Так вот, я и представляю себе, что поляки со своими ручными пулеметами окружили меня со всех сторон, а я—у станкового пулемета и совершенно один (остальные убиты или оттеснены). Что я буду делать? Ведь скорпион, окруженный огнем, себя убивает, как говорит Шаховской. А я очучусь аккурат в положении скорпиона. Буду ли я убивать себя? Да ни с какой стати. Прежде всего буду отстреливаться до последнего патрона, — может, подоспеют товарищи. Потом буду обороняться штыком, и, уже потеряв все силы, сдамся в плен — ведь и в плену я принесу пользу рабочим и крестьянам. Это, конечно, если раньше не убьют. А убей я себя в этом кольце, значит, этим я признаю, что побежден до последней, энной, степени, и все равно от меня толку не будет, и я ненавижу жизнь. To-есть, попросту, я слаб, а вовсе не силен, а в борьбе за существование слабые погибают.
Силен ли я на самом деле? Может, я и не очень силен душой, но за мной стоит вся сила материализма и коммунизма, и это меня поддерживает: я не чувствую своего одиночества, как чувствовал Шаховской.
Как это ни странно, а мне все-таки жалко Шаховского: он мог бы принести большую пользу, если бы не был аристократического происхождения. Вот тетрадка с его записями.
СТИХИ И ЗАПИСИ ВИКТОРА ШАХОВСКОГО.
Можно из каждой литературы, даже больше, — из каждого автора извлечь сок, сущность, квинт-эссенцию, — и на этом строить выводы. Мне кажется, мне это удается в стихах.
Например:
БРЕТ ГАРТ.
Салли Доус вчера сказала,
Да, сказала мне она,
Что ко мне доверья мало,
И что ложь во мне видна.
Хорошо. Я знаю тропу
По дороге в Браунсвиль.
В деле—Гарри-рудокопу
Не уступит Черный Билль.
Выпью весь салун авансом,
Но о деле — ни гу-гу.
Словно сладить с дилижансом
И один я не могу.
Длинный Смит со мной покатит,
Семь сынков возьмет лихих...
Неужели мне не хватит
Семь зарядов на троих?
Вот шериф-то наш залает,
Да в погоню... Ну, так что ж?
Ведь зато она узнает,
Есть ли в Черном Билле ложь.
КЛЯТВА:
Клянусь под страхом смертной казни никому не разглашать программы, тактики и Устава Вольных Братьев.
Клянусь на Черепе, Плаще и Шпаге во всем, всегда и всюду следовать приказаниям Великого Мастера Ложи.
Клянусь, рискуя кровом, пищей и жизнью, оказывать приют, гостеприимство и покровительство каждому из братьев, обменявшемуся со мной знаком каменщиков.
***
Великий Мастер отбыл в Рим. Планеты и Млечный Путь ему благоприятствуют.
***
Приятно чувствовать тайность.
***
Я люблю красивые слова. Например: ипекакуана. Это слово пахнет ромашкой. Или еще: силлогизм. Это палка такая. А кому я могу об этом сказать? Смеяться будут, только и всего. Да и не соответствует идеологии. Да и вообще признак вырождения.
***
Кто я такой? Зачем я живу? Т.-е., мое место в жизни, перед кем я ответственен, да и что такое мир в конце концов? Дело в тайне жизни. Вообще, тайна жизни раскрыта, жизнь всякого не более, как механическое сцепление атомов; атомы распадаются, электроны распыляются, жизнь прекращается — и ВСЕ. Нет, вопрос-то в том, почему я такой, а не другой.
Всякая вещь познается сравнением.
1) Сравнивать себя, напр., с ребятами я не могу, потому что всякое сравнение окажется в мою пользу; 2) познать себя можно только генетически. Вот почему я должен обратиться к тем, кто произвел меня на свет, т.-е. к предкам. Матерьял у меня такой: 1) прадед Виталий Федорович; 2) отец.
Сначала о прадеде. Он был помещик и масон. Но это не значит, что он был прямая линия, и, приняв крепостную жизнь и масонство, так и не сомневался никогда. Нет. Он идеалистически искал истину, и потому что идеалистически, он и уперся в тупик. Можно сравнить его с Пьером Безуховым. Но Пьер кончил мещанским прозябанием и цацканьем с ребятишками и пеленками, а прадед мой до самой смерти все чего-то искал и искал.
2) Отец. По крови он — аристократ, по социальной среде—буржуа. Это значит, что в моей крови масса таких шариков, которые, ударяя в сердце и мозг, толкают меня к командованию над массами, что совершенно не выдерживает критики. Затем, те же шарики заставляют меня философски мыслить в раннем возрасте. Это вредно и значит, что я выпадаю из возраста, и этим самым становлюсь уродом, не таким, как все, а чем-то особенным, что в переживаемую нами эпоху выхода на арену пролетариата и беднейшего крестьянства является не прогрессивным, а наоборот. Конечно, и во время диктатуры пролетариата могут быть вожди, творцы, художники, и вообще выделяющиеся личности, но они должны выходить из рядов правящего класса, а не класса, сходящего со сцены.