Искатель, 2018 № 11 - страница 16

— О! — сказал профессор. — Вижу, вы догадались.

— О! — повторил Розенфельд. — Как вы догадались, что я догадался?

Профессор окончательно вернулся в реальность физического мира. Мысль, которую он высказал не подумав, озадачила, похоже, его самого, и Литроу несколько секунд размышлял, приводя в порядок цепочку соображений, приведших к неожиданному высказыванию.

— Просто, — сказал профессор, увлекая Розенфельда к широкому, выходившему во двор, окну, — я знаю, убедился на опыте ваших прежних расследований, что вы обычно являетесь дважды: в первый. раз настырно задаете интересующие вас вопросы, а во второй приходите с готовой версией произошедшего, и она, как показывает тот же опыт, как ни странно, оказывается верной.

— Как ни странно? — Розенфельд сделал вид, что обиделся.

— Конечно. — Профессор сделал вид, что не заметил обиды. — Вы любите до всего докапываться сами. Это хорошее качество, когда приводит к правильному результату, но в девяти случаях из десяти, когда думаешь сам и не консультируешься с коллегами, результат получается отрицательный. Сужу по собственному опыту — если не обсудишь новую идею, скажем, с Джонсоном, Янгом или с той же Фирман, потом оказывается, что упустил вроде бы мелочь в рассуждениях, а она качественно влияет на результат. Поэтому мне и кажется странным, что вы, судя, опять же, по моему опыту, являете собой приятное исключение. Впрочем, статистика невелика, и все может обернуться выполнением закономерности.

— Угу, — Розенфельд продолжал обижаться. — Вы считаете, что следующую экспертизу я непременно завалю?

— С чего бы? — удивился Литроу. — Я говорю о статистическом характере физических законов. Орел может выпасть и сто раз подряд, хотя вероятность всегда равна половине.

— Вы не хотите, чтобы я рассказал, к какому пришел выводу? — улыбнувшись, осведомился Розенфельд.

— Почему вы так думаете? — насупился профессор.

— Потому, — объяснил Розенфельд, — что вы окажетесь в неловком положении. Вы-то все знали, но не дали мне никаких намеков.

Возражать профессор не стал. Положенные контрольные слова были сказаны, пора переходить к делу.

— Статья Энтони Тиллоя из Института Макса Планка. Два года назад, — сказал Розенфельд.

— А название? — Розенфельду показалось, Литроу хихикнул, будто надеялся, что эксперт не до конца выучил пароль и можно будет обойтись без отзыва.

— «Модель Жирарди — Римини — Вебера с массивными вспышками[1]», — произнес Розенфельд медленно, наблюдая, как менялось выражение лица профессора. Когда Розенфельд произнес последнее слово, Литроу выглядел человеком, много часов трудившимся на тяжелой физической работе. Даже странно, как могут взгляд, опушенные углы рта, пара морщин на лбу, расслабленность осанки радикально изменить человека.

— Пойдемте, — сказал Литроу, взял Розенфельда под руку и повел по коридору. Розенфельд решил, что — в свой кабинет, но профессор открыл первую попавшуюся дверь, это была семнадцатая аудитория, одна из самых больших, амфитеатр на двести мест. Никого здесь сейчас не было, пустота, как показалось Розенфельду, рассматривала их множеством невидимых глаз и собиралась слушать множеством ушей, чтобы потом рассказать об их разговоре каждому, кто, как он сейчас, сможет увидеть присутствие того, что индусы называют скрытой истиной.

Литроу присел на край скамьи, взглядом предложил Розенфельду сесть рядом. Сели. Теперь Розенфельд не мог смотреть профессору в глаза, оба рассматривали белую доску, на которой после лекции остались полустертые формулы каких-то сложных молекул.

— Она его очень любила, — прервал тишину профессор фразой, которую Розенфельд не ждал. Первые слова, по его мнению, должны были быть другими, но Литроу выбрал свою линию разговора.

— Я знаю, — сказал Розенфельд.

Он был уверен, что Литроу кивнул, хотя и не мог этого видеть.

— Если вы знаете и это, значит, действительно знаете все. Я поражен.

— Я тоже, — буркнул Розенфельд. — Как вы могли это допустить?

— Это? — Профессор выделил слово интонацией, в которой было слишком много разнообразных эмоций, чтобы Розенфельд смог выделить каждую. Горечь он распознал, немного удивления, но было что-то еще, оставшееся вне возможностей его эмпатии.