Испанские братья. Часть 3 - страница 15

Нет, он не смог бы вот так, как они, умереть за свою веру, напротив, ему не стоило особого труда скрывать её и внешне жить жизнью вполне добропорядочного и правоверного католика. Так чем же, недоступным ему, они владели? Что делало способным его младшего, такого боязливого и изнеженного брата, который и взрослым оставался тем же мальчиком, который плакал из-за ничтожной царапины, что же делало его способным бесстрашно идти навстречу гибели? Чем же они владели? Ведь даже дикий, необузданный Гонсальво простил палачам своей любимой и молился за них? Что же это такое?

Как мысль чудесна — день пройдёт и будет голос твой

Так близок к солнцу и добру, навечно — в тишине!

Что значит жизнь?

Зачем печаль?

Не плачьте обо мне!

(Теннисон)

Перед наступлением вечера донна Инесс вошла к своему брату. От каждого её шага шуршали чёрные и нежно-розовые шелка, вся она была усыпана золотом и бриллиантами, но как только она сбросила мантилью и без сил упала в кресло рядом с ложем брата, стало видно, как она утомлена, как взволнованна и измучена.

— Санта Мария! Я смертельно устала! — проговорила она вполголоса, — зной был невыносим, и вся история тянулась до бесконечности долго!

Гонсальво смотрел на неё ожидающе-жадным взглядом, как жаждущий смотрит на того, кто держит в руках чашу с водой. Наконец, указывая на бокал с вином, стоявший рядом с нетронутым обедом, он сказал:

— Попей же!

— Как, мой брат, — с упрёком ответила донна Инесс, — ты сегодня ещё ничего не ел? Ведь ты так слаб и болен!

— Я человек — даже сейчас! — с горечью отозвался Гонсальво.

Донна Инесс выпила вино, и несколько минут молча обмахивалась веером. Она выглядела подавленной и растерянной.

Наконец Гонсальво, который не отводил от неё ожидающе-напряжённого взгляда, негромко напомнил:

— Сестра, вспомни своё обещание!

— Я не решаюсь… ради тебя…

— Нет нужды меня щадить. Расскажи мне всё…

Донна Инесс устало склонилась головой на руку.

— У меня всё мельтешит перед глазами, — начала она, — там была музыка, и месса, и целые облака благоуханных курений, потом хоругви и распятия, великолепные облачения, затем клятвы и проповеди об истинной вере…

— Но ты помнила о моей просьбе?

— Да, брат, я помнила, — она говорила едва ли не шепотом. — Как тяжело мне ни было, я всё-таки смотрела в её сторону. Если это может принести тебе утешение, то знай, что весь долгий день её лицо было таким умиротворённым и спокойным, будто она в кафедральном соборе слушала проповедь фра Константина. Если это тебя может утешить, то прими это утешение в своё сердце. Когда провозгласили её приговор, у неё спросили, не согласна ли она отречься, и я слышала её ясный и чёткий ответ: «Я не могу отречься, и не хочу!» Аве Мария Санктиссима, всё это совершенно непостижимо!

Она помолчала, словно собираясь с мыслями.

— И сеньор Кристобаль Лосада… — но она живо вспомнила внимательного, умелого врача, который спас её ребёнка от неминуемой смерти, и быстро перешла к другим жертвам.

— Среди них было четверо монахов ордена святого Иеронима. Только подумай, и белый доктор, которого все считали таким благочестивым правоверным! Другого, Кристобаля де Ареллано, обвиняли в богохульных выпадах против пресвятой девы, но, как оказалось, он вовсе не был в этом виноват, перед всеми он ответил весьма определённо: «Это ложь! Никогда я не позволял себе такого! С Библией в руках я докажу вам обратное!» Они были так удивлены его смелостью, что даже не догадались заткнуть ему рот. Что касается меня, то я была рада, что несчастный получил возможность высказаться, и я бы пожелала, чтобы они забыли лишить дара речи доктора Хуана Гонсалеса, ибо вовсе не было похоже на то, что он собирался богохульствовать, он просто хотел сказать слово ободрения милой бледной девушке, своей сестре… Две его сестры были приговорены вместе с ним… да поможет им Бог! О, да простят меня все святые, я забылась, ведь мы не имеем права за них молиться! — она истово перекрестилась.

— Моя сестра действительно считает, что проявление сострадания грешно в очах Бога?

— Откуда мне это знать? Я верю тому, чему учит церковь. Есть много вещей, которые могут внушить нам отвращение к ереси. И ещё там была бесконечно долгая церемония принудительного низложения сана и лишения всяких званий. Этот Гонсалес с таким величием и спокойствием воспринял всё это, что казалось, он всего-навсего надевает мантию и сейчас будет служить мессу. Его мать и два брата ещё в тюрьме, говорят, и они ожидают приговора. Из всех, кого перепоручили палачам, один дон Хуан Понсе де Леон высказал какие-то признаки раскаяния. Для его благородной семьи хорошо, что он не был так упрям, как остальные. Ай де ми! Правильно это или нет, но я искренне сожалею об их погибших душах!