Испанские братья. Часть 3 - страница 32

Надежда на скорое освобождение горела в сердце узника, как огонь, а ум его уже был до такой степени запутан и подвержен влиянию довлеющей над ним силы, что и совесть его нашла успокоение. И он сдался, хоть и не без горькой мучительной борьбы. Его отречение было сформулировано достаточно приемлемо, и дон Хуан без колебаний его подписал. От него не потребовали принародного акта покаяния, весь процесс проходил в глубокой тайне.

Но кардинал инквизиции Вальдес поставил под сомнение искренность кающегося, вероятно потому, что священная инквизиция не получила те значительные богатства, которыми владел граф де Нуера. Весьма умеренный денежный штраф не мог удовлетворить его алчности, и кроме того, кардинал боялся огласки, которая была почти неизбежна, если граф де Нуера будет возвращён на свободу. Поэтому он прибегнул к испытанному средству, настоятельно рекомендуемому высшими авторитетами священного ордена. Так называемая «муха» (ибо этот род доносительства использовался достаточно часто, поэтому имел своё обиходное обозначение) донесла, что граф де Нуера издевается над святейшей инквизицией, хулит единственно истинную католическую веру, и в душе своей вовсе не отрёкся от мерзостной ереси. Последствием этого доноса был приговор к пожизненному заключению.

Положение дона Хуана было поистине достойно сострадания. Как у Самсона у него предательски отрезали локоны, и он утратил всю свою силу. Как подписавший отречение, он полностью был подвластен своим врагам. От веры своей он отказался, от Спасителя отрёкся, потому что долгое заточение показалось ему непосильным. И теперь он всё-таки был вынужден его переносить, но без веры, которую он предал. Как это повлияло бы на девятерых из десяти, на девяносто девять из сотни, так это повлияло и на него — его дух потерял силу и жизнь, и он стал безвольным, абсолютно покорным орудием в руках своих тюремщиков.

И тогда монах-доминиканец фра Рикардо, обладавший силой ума и воли, решил подчинить его своему влиянию. Он был послан главой ордена — настоятелем монастыря он стал значительно позже — чтобы сообщить графине де Нуера об аресте её супруга и получил тайное поручение выведать, не возбуждает ли подозрений чистота её собственной веры. Он с фанатичной жестокостью исполнил данное ему поручение, но у него живой оставалась совесть, и он не был совсем бесчувственным. Когда через несколько дней после его визита он узнал о смерти графини, то был глубоко потрясён. И поэтому он решил: если он может стать орудием спасения души графа, то утешится относительно жестокости своего поступка в отношении его жены. И он не жалел сил и времени, чтобы выполнить эту задачу. Его усилия увенчались успехом. Ему удалось превратить душу этого человека в холодную духовную пустыню, которую не оживляли ни беспокойство мысли, ни наплыв эмоций. К его великой радости эта душа целиком стала отражением его самого. Это зеркальное отражение он принял за действительность, и с большим удовлетворением замечал, как оно точно отвечает каждому его движению.

Но когда был арестован сын этого кающегося, его самодовольству пришёл конец. Казалось, что печальной судьбы этой семьи не может изменить даже многолетнее искреннее покаяние отца. Он хотел спасти юношу, и прилагал к этому много усилий. Но его усилия не имели другого результата, как тот, что он опять увидел перед собой полные упрёка глаза графини де Нуера, и он ещё больше заинтересовался судьбой молодого упорствующего еретика, в существе которого так редкостно переплетались изнеженность, незащищённость и несгибаемая сила духа. Конечно же, на него должен был возыметь влияние отец, ведь от природы мальчик нерешителен и боязлив, а в результате жестоких пыток и долгого заточения он до предела обессилел.

Может быть, — всё-таки фанатичный монах был человеком, — какой-то вес имело и любопытство узнать, к чему приведёт эксперимент, с помощью которого он может скрасить последние дни своего благочестивого, вполне покорного и во всём послушного подопечного.

Как и многие жестокосердные люди, он умел проявлять заботу о тех, к кому был расположен. Своему кающемуся он симпатизировал в полном созвучии со своей совестью, тогда как симпатию к его непокорному сыну он испытывал против своей воли.