Испанские братья. Часть 3 - страница 33

Карлоса же мало беспокоили проблемы настоятеля. Он был слишком счастлив, слишком наполнена была его душа новой задачей, которая занимала его всякий час и чуть ли не всякое мгновение. Он был схож с человеком, который терпеливо трудится, снимая мох и многолетний слой пыли с памятного камня, чтобы потом в первозданной свежести прочесть выгравированные на нём слова. Надпись ещё не стёрта окончательно, она всегда существовала, — так он говорил сам себе — всё, что ему нужно было сделать, это освободить её от всего, что скрывало её от глаз.

И он был вознаграждён. Сначала в сердце отца вернулась жизнь, разбуженная любовью к сыну, не мгновенно, с колючей болью, как возвращается жизнь в омертвевшее от стужи тело, но постепенно, незаметно, как весной оживает безжизненное дерево. В деревьях жизнь возрождается сначала в побегах, позднее всего она появляется в местах, близких к животворящим корням. Так и сердце кающегося оживало для всех забот, кроме важнейшей. К ней он оставался равнодушным, и духовный свет и жизнь, которыми он, несомненно, раньше питался, к нему не возвращалась. Иногда, правда, удивляя сына, в его воспоминаниях мелькали проблески истины, за которую он столько перенёс — время от времени он перебивал Карлоса, когда тот повторял ему выдержки из Нового Завета, и говорил — вот это и это утверждал на своих лекциях дон Родриго. Но это было лишь подобие того, когда человек в зарослях сорной травы на необработанной земле находит удивительный по красоте цветок, который говорит ему о том, что на этом месте когда-то был ухоженный благоухающий сад. «Я не желал бы, чтобы он прежде всего принял это или другое учение, — думал Карлос, — я только бы хотел, чтобы он опять нашёл Христа, и чтобы он опять радовался в Его любви, как это несомненно когда-то было». Может быть, для этого было необходимо, чтобы поблекшие краски души были погружены в горькую воду большого страдания, чтобы опять засиять в первоначальной красоте?

При всём искусстве их и мощи зла

Предательству не отдалась душа,

С любовью устоять она смогла,

Нежна, как волны, как гранит — тверда.

(Граббе)

— Что ты делаешь, отец? — спросил однажды утром Карлос, видя, что дон Хуан достаёт из потаённого места чернильницу и заливает её высохшее содержимое водой.

— Я подумал, что охотно записал бы несколько слов.

— Но какая польза от чернил без пера и бумаги?

Дон Хуан улыбнулся и достал из-под своей постели небольшую записную книжку и перо, которое выглядело соответственно своему возрасту — старше двадцати лет.

— Давно это было, — сказал он, — я так устал весь день сидеть без дела, что своими последними дукатами подкупил брата-послушника, который и принёс мне вот это, чтобы я мог записать то, что происходило.

— Можно ли мне это прочесть, отец?

— Конечно, если у тебя есть желание, — с этими словами он передал сыну книжку. — Сначала, как ты сам увидишь, я многое туда записывал. Я теперь уже не помню, что. Я всё забыл. Но я считаю, что я когда-то так думал и так чувствовал. Иногда приходили монахи, и я записывал, что они говорили. Со временем я стал записывать всё меньше, потому что писать было не о чём. Никогда ничего не происходило.

Карлос углубился в чтение. То, что его отец писал о ранних днях своего заточения, он читал с большим участием и сочувствием. Но когда он раскрыл одну из последних записей, то не смог удержать улыбки. Он прочёл вслух: «Праздничный день. К обеду был жареный каплун и бокал красного вина».

— Разве я не был прав, что прекратил делать записи, раз я дошёл до того, что стал записывать такие мелочи? Да, я помню всю горечь, когда мне пришлось отложить книжку. За последние записи я сам себя презирал, и всё-таки, других мыслей у меня не было и, казалось тогда, никогда и не будет. Но теперь Бог прислал сюда моего сына. Это я запишу.

Через короткое время он поднял голову и растерянно спросил:

— Когда это было? Как долго ты здесь, мой мальчик?

Карлос тоже растерялся. Спокойно, размеренно и очень быстро пролетели дни. Они не оставили никаких видимых следов. Он ответил: