Испанские братья. Часть 3 - страница 34

— Мне кажется, это был один-единственный долгий и светлый день. Но дай мне подумать… Ещё не наступил летний зной… Я думаю, эго было в марте или в апреле — наверное, в апреле. Я помню, мне тогда казалось, что я ровно два года в заточении.

— А теперь уже наступают холода. Наверное прошло четыре или шесть месяцев. Как ты думаешь?

Карлос больше склонялся к последней цифре, чем к первой.

— Мне кажется, монахи посетили нас шесть раз. Хотя, нет, только пять раз они были здесь.

Эти посещения совершались по приказанию настоятеля, который сам чаще всего находился за пределами Севильи, но обо всём получал подробные сообщения. Обязанность посещать узников была возложена на старших почтенных членов братства. Это были единственные люди, которым было известно настоящее имя и история дона Хуана. Они считали, что узники делают большие успехи, потому что находили кающегося послушным, покорным, только, пожалуй, больше расположенным к беседам, чем раньше. Молодого человека они оценили как мягкого, внимательного, хорошо воспитанного и вежливого, готового по малейшему поводу выражать им свою благодарность. И он всегда с большим интересом выслушивал всё, что ему говорили.

Настоятель терпеливо ожидал результата своего эксперимента. Он возлагал большие надежды на терпеливое ожидание. Но шесть месяцев даже ему казались достаточно долгим сроком, по истечении которого, на следующий день после описанной беседы отца с сыном, он сам посетил их.

Оба выразили ему свою благодарность за оказанную им милость. Карлос, здоровье которого заметно улучшилось, сказал, что не надеялся, что ещё сможет испытать такое большое счастье, живя на земле.

— Тогда, сын мой, — сказал настоятель, — докажи свою благодарность единственно возможным для тебя и приемлемым для меня способом. Не отвергай милосердия, которое и сейчас ещё готова оказать тебе святая церковь. Проси о примирении!

— Святой отец, — с твёрдостью ответил Карлос, — я могу только повторить то, что говорил шесть месяцев тому назад — это невозможно.

Настоятель убеждал, спорил и угрожал, но всё было напрасно. Наконец он напомнил Карлосу, что, собственно, он уже приговорён к смерти, к смерти через сожжение, и сейчас он отвергает последнюю возможность своего спасения. Когда же узник и сейчас не сдался, настоятель отвернулся от него с миной величайшего разочарования, проявляя, как ему и полагалось по сану, больше печали и сожаления, чем гнева.

— С тобой я больше не говорю, — сказал он. — В сердце твоего отца я надеюсь раньше найти искру не только естественного человеческого чувства, но и милости Божьей. И впредь буду обращаться только к нему.

Может быть, дон Хуан не понял слов Карлоса о том, что он приговорён к смерти, или они стёрлись в его сознании после радостного потрясения неожиданной встречи с сыном, но сейчас слова настоятеля были для него страшным ударом. Великое его отчаяние тронуло даже самого фра Рикардо, тем более, что старый, духовно сломленный человек не имел большого самообладания. Карлос, которого состояние отца, казалось, беспокоило больше, чем грозившая ему самому смерть, встал рядом с ним, и попытался его успокоить.

— Прекрати! — закричал настоятель, — это издевательство! Ты же сам виноват! Своим беспримерным упрямством сведёшь его в могилу! Если ты на самом деле любишь его, то избавь его от своей нечеловеческой жестокости! Ещё три дня для тебя открыта дверь благодати. Пройдёт это время, и тогда я за тебя не ручаюсь!

Потом он повернулся к дрожащему старику:

— Если Вам удастся сделать этого несчастного юношу восприимчивым к голосу человеческого и Божьего милосердия, то Вы спасёте его жизнь и его душу. Пусть Бог даст Вам утешение и обратит сердце упрямца к раскаянию.

С этими словами он удалился, а для Карлоса началось время таких испытаний, каких он за время своего заключения ещё не знал.

Весь день и почти всю следующую ночь в его душе боролись две силы. Несчастному отцу казалось, что мольбы и слёзы отскакивали от неумолимого сердца его сына, как дождевые капли от скалы. Он и не подозревал, что все эти часы они падали в его сердце, как капли расплавленного огня, ибо Карлос научился не показывать своих мук, ни душевных, ни физических. Он выносил их молча, чело его оставалось ясным, и губы не вздрагивали.