Испанские братья. Часть 3 - страница 45

Ничего сейчас Хуану не было ясно, кроме того, что как можно скорей надо стряхнуть с ног прах безжалостного жестокого города. Сан-Исидро было единственным местом за стенами города, которое всплыло в его затуманенном сознании. Там он и решил встретиться со слугой.

Глубока рана в сердце, скорбящего крик

К небесам вознесется…

(Геманс)

— Скажите настоятелю, что дон Хуан Альварес де Сантилланос и Менайя требует аудиенции, причём незамедлительно, — заявил дон Хуан сонному привратнику, который с фонарём в руке, наконец, появился в ответ на его нетерпеливый стук.

— Господин аббат только что удалился на покой, и их нельзя сейчас беспокоить, — ответил привратник, с любопытством и удивлением разглядывая приезжего, который, вероятно, полагал, что третий час зимней ночи — вполне приемлемое время для визитов.

— Я буду ждать его, — не отступал Хуан.

Монах увёл его в приёмную и наполовину прикрыв дверь, сказал:

— Простите, Ваше благородие, если я недостаточно ясно расслышал Ваше высокородное имя.

— Дон Хуан Альварес де Сантилланос и Менайя — господину настоятелю это имя хорошо известно… даже слишком хорошо.

По лицу бедного монаха было видно, что ему это имя тоже известно. В эту ночь его без запинки мог назвать, наверно, каждый житель Севильи, независимо от звания и возраста, ибо сегодня это имя покрылось бесчестием.

С быстрым: «Да-да, сеньор» — дверь захлопнулась, и Хуан остался один.

Что привело его сюда? Может быть, он хотел предъявить доминиканцу обвинение в убийстве брата? Или он хотел осыпать его упрёками, что он не спас брата от чудовищно жестокой смерти? Он сам не знал. Неуправляемая сила гнева привела его сюда, чтобы ухватиться за единственно возможную тень возмездия. Если он не мог совершить против палачей сурового и справедливого суда, то он мог хотя бы бросить им в лицо свои обвинения — ничтожная замена, но это было всё, что ему оставалось. Если бы он от этого отказался, его сердце бы не выдержало.

Однако этот неосознанный поступок всё же нёс в себе крупицу здравого смысла, потому что импульс привёл его к настоятелю доминиканцев, а не к непомерно более виновному Мунебреге. Ибо какой смысл обвинять в жестокости лютого зверя? Он не стал бы слушать человеческих слов, и язык родственных чувств для него непонятен. Человек может говорить только с человеком, а на утратившего человеческий облик зверя может подействовать только меч или пуля.

Фра Рикардо в эту ночь не смог сомкнуть глаз. Когда его подданные, наконец, сочли возможным доложить ему о визите дона Хуана, он, как и несколько часов назад, стоял коленопреклоненным перед распятием в своей молельне. «Спаситель мира, ты так много пострадал, — была красная нить его размышлений, — и я теперь должен быть настолько слаб, чтобы не выдержать вида заслуженных мучений твоих врагов и врагов святой церкви?»

— Альварес де Сантилланос и Менайя ожидает внизу Ваше святейшество.

В этот момент фра Рикардо, пожалуй, охотнее бы сунул в огонь правую руку, чем согласился принять человека с этого именем. Но именно поэтому, услышав его, он набросил плащ, взял зажжённую лампу и пошёл вниз, чтобы увидеть посетителя. Он в это утро был расположен взять на себя любой вид самоунижения, чтобы в этом найти хоть какое-то успокоение.

— Мир тебе, сын мой, — прозвучало его приветствие, когда он вошёл в приёмную. Он с долей сострадания взглянул на Хуана, видя в нём последнего представителя рода, который с такой неумолимой жестокостью преследовал рок.

— Ваш мир пусть пребудет с палачами, каковыми Вы сами являетесь, или с рабами, которые исполняют Вашу волю, — прозвучал резкий ответ.

Доминиканец отступил на шаг, всего лишь на шаг, потому что не хотел показать гостю, что боится его. Бледное от душевной борьбы и бессонницы лицо стало ещё бледнее.

— Может быть, Вы думаете, что я пришёл, чтобы причинить Вашей драгоценной особе зло? — презрительно и резко выкрикнул Хуан. — Ни один волос не упадёт с Вашей бритой головы, смотрите! — он отстегнул от пояса меч и отбросил его в сторону. Оружие с грохотом упало на каменный пол.