Исповедь - страница 12

стр.

"К Тебе Пречистой Божией Матери аз окаянный припадая молюся: веси, Царице, яко безпрестани согрешаю и прогневляю Сына Твоего и Бога моего, и многажды аще каюся, ложь пред Богом обретаюся, и каюся трепеща: неужели Господь поразит мя... - голос старика, казалось, начал вздрагивать от напряжения, - ...и по часе паки таяжде творю; ведущи сия, Владычице моя Госпоже Богородице, молю, да помилуеши, да укрепиши, и благая творити да подаси ми".

- Извините, я вас заболтал, Татьяна Юрьевна? - спросил Вася.

- Нет, что вы, что вы! Я так давно не слышала русской речи, я имею в виду московской...

- А вы сами из Москвы будете?

- Нет, я из Ленинграда.

- И давно здесь?

- Сразу после войны.

Каким ветром занесло эту милую русскую женщину в Америку да еще сразу после войны. Попала в оккупацию? Ушла с немцами? Потом подалась в Америку? Думать об этом Васе не хотелось: что бы там ни было в прошлом, Татьяна Юрьевна стала ему за несколько минут знакомства совершенно родным человеком.

Вася знал многих эмигрантов всех "волн" и редко к кому испытывал симпатию: в конце концов подавляющее большинство из них боролось против его Родины.

Лишь однажды - в Голландии - он встретил пожилую "энтээсовку", горько сокрушавшуюся по поводу развала СССР.

"Мы-то думали, что боремся с коммунизмом, - тихо, словно оправдывалась, произнесла она, - а теперь я вижу, что они все хотели просто уничтожить Россию... Единственно, чем я могу утешить себя, так это тем, что все наши труды были, в сущности, совершенно бесплодными... и если бы не ваши изменники наверху..."

"Не попущай, Пречистая, воли моей совершатися, не угодна бо есть, но да будет воля Сына Твоего и Бога моего: да мя спасет, и вразумит. И подаст благодать Святаго Духа, да бых аз отселе престал сквернодейства..." - звучал голос чтеца, явно переживавшего в момент чтения молитвы ее глубочайший смысл.

Татьяна Юрьевна перекрестилась и отдала поясной поклон. Вася последовал ее примеру.

Он поставил свечки перед образами Казанской Божией Матери, Преподобных Сергия Радонежского, Серафима Саровского и подал записки о здравии и об упокоении.

- А вот и отец Герман пришел! - радостно шепнула полковнику Татьяна Юрьевна.

Вася увидел тощего лысого человека с явно славянской внешностью.

Он извинился перед Татьяной Юрьевной и направился к священнику.

- Исповедаться вам пришел, отец Герман, - сказал он, кланяясь.

Священник ласково взглянул на Васю и заговорил сам. Говорил долго, и по его произношению Вася понял, что батюшка этот из южных славян. Но не болгарин и не серб. Казалось, о. Герману доставляет радость говорить в русском храме по-русски, хотя это был явно не его родной язык, и говорить с русским человеком и не просто русским, а из самой что ни есть настоящей России.

Вася исповедался. Отец Герман благословил его и, прижав Васину голову к груди, прижался к ней щекой. Так они стояли несколько мгновений.

Вася отошел от священника и бухнулся на колени перед образом Серафима Саровского.

Сьюзен пристально следила за этим стоящим на коленях перед иконой, бьющим лбом об пол храма бородатым русским мужиком, и в её глазах ясно прочитывалось явное непонимание и неприятие всего происходившего в церкви. Непонимание, переходящее в глубоко упрятанный страх.

Она долго не решалась подойти к Василию. Затем, пересилив себя, приблизилась к нему на цыпочках и шепнула:

- Нам пора.

- Иду. Иду, - отозвался тот, не оборачиваясь.

Вася подошел к Татьяне Юрьевне.

- Я скоро лечу обратно домой, - сказал он с виноватой улыбкой, - не надо ли будет передать кому-нибудь что-нибудь от вас?

- У меня никого не осталось в России, - сказала она и заплакала, - простите меня, Васенька, простите. Обождите секундочку.

Она пошла в свой закуток, не отрывая платка от своего печального лица.

- Вот это вам от нас всех на память, - и протянула ему пакет, в нем был церковный календарь на 1993 год, на обложке которого был изображен Храм Иоанна Предтечи и икона Иоанна Крестителя.

Календарик был красивый, но бедненький - видно, большего приход позволить себе не мог. Тем дороже был подарок. Вася трижды поцеловал Татьяну Юрьевну и поцеловал ее сухую изящную руку.