Исповедь о женской тюрьме - страница 3

Когда у нас в отделении милиции говоришь о звонке, который тебе положен, в ответ неизменно раздается смех, словно защитники правопорядка услышали самую веселую шутку. Причем шутка им не приедается никогда, хотя слышат они ее по сто раз на дню, но все равно весело! Смех еще никогда никому не вредил и делал коллектив сплоченным. Поэтому сообщить родным о моем несчастье я не могла и томилась там, в голоде, холоде и одиночестве.

Почему в райотделах пренебрегают простым гражданским правом на звонок? Не проще было бы разрешить людям звонить? В чем причина отказа? Боялись наплыва родственников или правозащитников? По закону они и сами обязаны сообщать о том, что некий человек был задержан и находится по такому-то адресу.

Так как мужчин задерживают намного больше, то они сидят там и ждут своей участи в компании. Я же была лишена даже этого и трое суток провела в одиночестве.

Спала я на этой узкой скамейке, закутавшись в тонкое пальто. Сном это можно было назвать с натяжкой, ведь когда все тело бьет дрожь и улечься на узкой скамейке удобно невозможно, то и забыться во сне тоже не получается. Почти трое суток без сна могли доконать любого. Под таким пытками кто угодно мог сознаться в чем угодно, о каком объективном ведении дознания здесь могла идти речь?

Когда кто-то из парней в соседних камерах начинал сильно бушевать, то чтобы утихомирить его, «сторожа» включали вентиляцию. Морозный воздух, естественно, попадал не только на нарушителя спокойствия, но и на всех остальных тоже, включая меня. Как я не подхватила там воспаление легких остается загадкой для меня до сих пор. Эта вентиляция не выключалась минут десять-пятнадцать, хотя однажды о нас просто забыли и оставили минут на тридцать. Мужчины в соседней камере стали выбивать двери не выдержав испытания. Когда в камере стало тепло.

Еще мне остаётся непонятным как пожилые женщины могут это выдержать? Я была все же юной девушкой, молодой организм мог справиться со всем, да и на здоровье я никогда не жаловалась, но как это выдерживали немолодые, со слабым здоровьем? Не знаю, наверное, организм может мобилизоваться в случае необходимости. Человек, как говорят, самое живучее существо.

Милиционеры ржали от такого развлечения, и я думаю, что же они делали летом? Наверное, наоборот, выключали вентиляцию и приходили в восторг от собственной изобретательности.

Воспоминания о трех днях в том ужасном месте жуткие. Они стоят как-то обособленно от всего остального, что происходило со мной после. Всякое бывало, многое я повидала, но первые дни в темноте, холоде и голоде самые мучительные.

Сплошная тьма не давала представления о том день или ночь, но на допрос меня вызывали каждое утро, так что я сумела сложить два и два. После темного колодца выходить в освещенный коридор было дискомфортно. Яркий солнечный свет слепил, все казалось другим, каким-то ярким и ненастоящим. Я начинала привыкать жить в колодце, и его тьма уже казалась естественной. На дознании мне объяснили, что я пока задержана в качестве свидетеля и поэтому адвокат мне не полагается. Свидетелям, видимо, можно было не объяснять закон и не зачитывать права, поэтому я мало понимала что происходит. Это дознание носило формальный характер — главное для милиции на данном этапе было соблюсти всю процедуру, не упустив ни одной бумажки и подписи. Вопрос о комфорте задержанных, пусть даже свидетелей, не входил в компетенцию работников райотдела.

Я жила вестями из маленького глазка в двери, через который лился свет. Когда становилось совсем скучно, можно было приникнуть к этому отверстию и попытаться что-то увидеть. Иногда мимо проходили люди, иногда кто-то заглядывал ко мне. Но так как увидеть, что творилось у меня в камере, было невозможно, то посетитель тут же уходил.

Наконец, кто-то наверху принял решение и через три дня, вечером за мной пришли. На вопросы отвечать здесь не любили, то ли приказ у них такой, то ли им самим нравится измываться над людьми, но спрашивать что-то у охраны — дохлый номер. В ответ можно получить только грубости и глупости, так что лучше молчать. Что я и делала. Никто мне не объяснил что, чего и куда, но меня, наконец, куда-то перевезли.