Источник (Долг) - страница 18

— Все равно предлагаю плыть на Эспаньолу.

— Исключено. Разве кардинал не предупредил, что тамошние колонисты постоянно испытывают нужду в продовольствии?

— Тогда на Сан-Хуан.

— Нет, — сходу отклонил Альвар, прекрасно понимая, что курс для каравеллы проложили заранее не просто так. — Воды там непредсказуемы.

— Зато предсказуем Веласкес — старый дурак, одержимый манией величия, — продолжал гнуть палку Синискалько. — Если этот царек узнает о цели нашего визита, будьте уверены, корабль задержат на год, а может и больше. Узнав о том, что мы ищем, он не посмотрит на мой титул и ваших покровителей. Мы превратимся в пленников. Вы этого хотите?

— А что мы ищем, сеньор Бароци? — поинтересовался Альвар, давно желавший знать, что думает итальянец по этому поводу.

Синискалько долго и пристально на него смотрел, как будто размышляя, можно ли ему доверять. Потом все-таки решился.

— Как вы думаете, какое дерево было изображено на скрижалях? — шепотом произнес итальянец. — Говорят, Понсе де Леон искал во Флориде источник вечной молодости. Говорят так же, что это Lignum vitae[23], посаженное рукой самого Господа. Оно упомянуто в священном писании.

Вот оно значит как. Альвар улыбнулся.

— Намекаете на то, что Господь спрятал Древо жизни в Индиях?

— А почему нет? Колумб утверждал, что нашел там земной рай. Только представьте, — голос Синискалько дрогнул от волнения, — что если нам удастся вкусить его плодов? Два конкистадора на склоне лет обретут вечную жизнь. Согласитесь, такая благость выше посулов папы. К тому же мы все равно вернемся в Италию с доказательством нашей победы и потребуем награду. Вы ничего не теряете.

— Зато вы приобретаете чересчур много.

— Мы, итальянцы, не видим ничего греховного в накоплении богатств. Бог создал человека хозяином мира и наделил чувствами, чтобы тот получал удовольствие от жизни. А какое удовольствие может быть, когда мошна пуста?

— Я не сторонник гуманизма и уж точно не банкир. Человек имеет право на удовольствие и не может не грешить, но не стоит забывать, что за все рано или поздно придется платить. Свобода мысли и действия губительна для души. Будь моя воля, я бы объединил под эгидой церкви весь христианский мир, чтобы даже короли и императоры покорились воле пап.

— Вы хотите вернуть нас в Средневековье? Это нелепо. Мы свободные люди и ни от кого не зависим. Вам тоже ничто не мешает отойти от намеченного курса и принять новый.

— Я дал клятву, — холодно возразил Альвар. — Что бы там ни было, мы обязаны это найти и уничтожить. Так постановил Его Святейшество.

— Ваша преданность церкви умиляет, — в голосе дворянина прозвучали нотки насмешки. — Не рыцарь, не монах, простой наемник в поношенном дублете, а ведете себя так, словно метите в епископы. Родной отец наделил вас таким фанатизмом или это все плоды горьких размышлений о справедливости?

— Я не знал своего настоящего отца. Святой человек, принявший меня из его рук, утверждал, что он был дворянином.

— Значит, ваш названный отец — священник?

— Он был приором доминиканского монастыря и умер во Христе. Он обучил меня арифметике, латыни, картографии, многому другому, в том числе и Закону Божьему, — смиренно произнес Альвар, сделав вид, что не заметил насмешки, которой собеседник желал показать, что в Италии церковь давно лишилась уважения масс. — Вам кажется это странным? Да, пусть я скромно живу, но у меня есть принципы. Ваша светлость должен это понимать и радоваться, что на свете еще остались люди, не радеющие за тугой кошелек.

— Боюсь, мы с вами смотрим в разные стороны, — пространно отозвался Синискалько. — Я вырос в Алессандрии в семье банкира. Мой отец происходил из старинного рода Бароци, но нельзя сказать, что в городе его сильно любили. Впрочем, как и любого зажиточного пополана. Он держал банк и шелкопрядильную боттегу, а за городом восемь виноградных полей, но богатство не принесло ему счастья. Мне было шестнадцать, когда его убили.

— Кто? — не утерпел и спросил Альвар.

— Многие влиятельные заемщики с некоторых пор взялись за привычку таким образом выплачивать долги. Наемники, которых они подослали, проникли в наше поместье и лишили меня семьи. Я бежал в Милан к родне и с тех пор поклялся устроить свою жизнь так, чтобы избежать судьбы отца. Теперь я рыцарь на службе Рима и ни один мерзавец не посмеет приблизиться ко мне без дозволения. Я создал себя сам, привык брать от жизни все и… знаете, что, сеньор Диас, — Синискалько напрягся, и губы его дрогнули так, словно он собирался выдать важную тайну, — я почти не осуждаю тех, кто убил моих родных. Я их не простил, просто, как мне кажется, понял.