Истории без любви - страница 11
Он даже написал статью об этом, в которой очень убедительно все обосновал. Статья была встречена специалистами доброжелательно. Научных противников у Патона было достаточно.
Казалось бы, можно бить отбой. Но Патон предложил продолжать исследования. В непрерывных прикидках, расчетах прошел год. Назаренко был убежден в своей правоте. Миновал второй год, начался третий. В залах третьего корпуса, где расположилась лаборатория электроннолучевой технологии, уже появились вакуумные камеры с толстенными темно-синими бронестеклами. Началось опробование аппаратуры, и Назаренко... усомнился в своей правоте.
Нет, пучок, как он и предполагал, рассеивался, и все попытки собрать его, заставить вытянуться в нужный высокотемпературный шнур пока что кончались провалом. Все было теоретически правильно, «по науке». Но у самого Назаренко не было уже такой непоколебимой уверенности. Может быть, в этом была повинна настойчивость научного руководителя. А скорее всего, как это бывает в процессе длительного и упорного поиска, у подлинного исследователя появляется свое, особое видение проблемы, которое не укладывается в прокрустово ложе существующих представлений.
Прошло пять лет с первого разговора между Патоном и Назаренко в кабинете академика. Назаренко потерпел поражение и одержал победу. Потому что на столе у него лежали образцы, сваренные, вопреки предположениям, с помощью электроннолучевой пушки в атмосфере инертных газов. Прежде чем показать их директору, он сам проглядел последний шов под микроскопом. Патон мог торжествовать и делать оргвыводы...
Но торжества не было, а оргвыводы оказались самыми неожиданными. Нет, он не напомнил Назаренко об их споре. Это было для директора уже глубоким прошлым. Патона же интересует только будущее. Поэтому он и предложил подумать, как поместить электроннолучевую пушку внутрь камеры и сделать ее подвижной...
В первом эксперименте в камере находилась только мишень, которую приходилось с помощью хитроумных приспособлений поворачивать под неподвижным лучом. А Патон потребовал свободы маневра. Это вынуждало начинать почти все сначала. Прежде всего надо было думать об уменьшении габаритов пушки. А значит — заново рассчитывать систему и практически полностью менять всю технологию изготовления.
Назаренко показалось тогда, что академик перечеркивает все сделанное им с таким трудом, и бросился в бой. Главным его аргументом был вопрос: «Зачем?» Целесообразно ли перечеркивать достигнутое и начинать практически вновь? И что, наконец, даст подвижность пушки? Свободу маневра. Но зачем она, если уже сегодня они могут повернуть мишень в камере, как им надо?
Борис Евгеньевич сочувственно выслушал горячую и длинную тираду сотрудника. Патон вообще умеет слушать людей с видом, располагающим к горячим выступлениям. Но когда Назаренко произнес: «И потом, какое значение здесь имеют для нас габариты?» — ответил неторопливо, чуть растягивая слова: «Здесь, на земле, никакого. Но вот в космосе...»
Патон еще не знал, какие очертания примет установка для эксперимента на орбите. Но идея уже владела им, и он подготавливал непосредственных исполнителей для ее претворения.
Так Назаренко потерпел второе поражение, которое тоже в итоге обернулось победой. Были у него и в дальнейшем споры с академиком. Иногда оказывалось, что Назаренко в отдельных вопросах прав. Но окончательный счет в этих спорах был в пользу Бориса Евгеньевича. Только теперь, если идея Патона на первых порах не срабатывала и он хмурый уходил из лаборатории, Назаренко говорил: «Борис Евгеньевич, а в этом что-то есть. Будем пробовать».
Десять лет назад первокурсник Женя Дейнеко, сын путевого обходчика с маленького разъезда под Житомиром, в огромной аудитории Киевского политехнического института слушал вводную лекцию. Тогда, еле сдерживая ликующее волнение: еще бы — студент прославленного вуза! он вбирал, впитывал в себя слова о трудностях на пути к званию инженера. Он еще не до конца понимал смысл таких выражений, как «преемственность технических традиций», «бережное отношение к творческому поиску», «широкий подход к исследуемой проблеме»... Евгений лишь запоминал все это, чтобы потом, не сразу, а основательно, как был приучен отцом, разобраться, постичь скрытый смысл сказанного. Первокурсникам предстояло одолеть пирамиду премудрости, сложенную лучшими представителями инженерной мысли за многие десятилетия. Это была прекрасная задача, и мир казался светлым. За годы учебы, в потоке зачетов и экзаменов, курсовых проектов и лабораторных работ, во время практики на заводе и в студенческих стройотрядах сверхзадача приобрела налет обыденности. Евгений отлично учился, получал именную стипендию, участвовал в работе студенческого научного общества...