Истории без любви - страница 50
Когда Шеф пришел в кабинет ученого секретаря, тот был не один. Бернадский на секунду оторвался от бумаг, которые секретарша принесла ему на подпись, буркнул: «Момент!» — и снова углубился в чтение документа. Шеф сел на стул, с удовольствием вытянул ноги и посмотрел па юное существо, которое стояло с папкой для бумаг в ожидании, пока ученый секретарь завизирует толстую пачку приказов, счетов, распоряжений и отношений. На кармашке жакета был вышит неуклюжий бледно-розовый медвежонок. Шеф смотрел на этого медвежонка и думал о том, как стремительно пронесся отрезок времени в восемнадцать лет. Ведь он помнит, как молодые родители, его товарищи по институту и соседи по лестничной площадке, привезли из роддома крохотный, робко попискивающий сверток. А теперь Наташка уже кончила школу, мечтает, вопреки чаяниям папы-профессора, быть конструктором одежды. Не поступив в вуз, она пошла работать в группу ученого секретаря, теперь считается одной из самых красивых девушек в Институте электросварки и наверняка воспринимает их с Севой как старых зануд, хотя ни тому ни другому еще нет пятидесяти. Все в этом мире относительно — от возраста до неприятностей, за исключением дела...
Ученый секретарь размашисто завизировал последнюю бумагу. Наташа вышла. Бернадский выпрямился в кресле, потянулся, шумно вздохнул и произнес одно из своих изречений:
— Бюрократия сожрет когда-нибудь мой мозг.
— Ничего, что-нибудь и нам, грешным, останется...
— А если нет?
— Тогда я горько поплачу, что ты не успел мне помочь в одном деле.
— Ага, значит, все-таки дело. Без него ты редкий гость в этом кабинете.
Ученый секретарь встал из-за стола, подошел к двери и запер ее на ключ. Когда он повернулся к Шефу, лицо его было усталым.
— Что-нибудь случилось?
— Случилось, с Женей Дейнеко... Его завернули..
— Позволь, но у него же все в порядке: отзыв с кафедры металлофизики, письмо нашего института. Я сам его подписал. Там все достаточно убедительно изложено.
— Знаю. Но дело в том, что Дейнеко, а заодно и нас с тобой обвинили в жульничестве.
— Но это же чушь какая-то! Конкретно, против чего он возражает?
— Против того, что диссертация защищается вне института.
— Н-да!.. Значит, жулики?
— Значит, так.
— А ты знаешь, деятель-то этот не без нюха. Учуял, что криминал здесь есть.
— По-твоему, перспективная теоретическая работа — это криминал? Но вспомни, как сам же на активе говорил о семи процентах...
— Положим, я говорил о пятнадцати. Это французские социологи заявили: для того чтобы обстановка в научном центре была творческой, теоретические, поисковые, далекие от сиюминутного внедрения исследования должны занимать в работе института семь процентов. Я и сейчас считаю, что при таком размахе, как у нас, теоретический поиск должен занимать минимум десять процентов, а лучше — пятнадцать.
— А что ты с этими процентами будешь делать, если негде защитить даже одну теоретическую работу? ГАИ и то не додумалась до того, чтобы на оживленной магистрали города вдруг повесить «кирпич» — проезд воспрещен.
— Но мы ведь с тобой уже говорили: в нашем ученом совете нет таких специалистов, чтобы по косточкам разобрать работу твоего Дейнеко. Исследование-то теоретическое. А наш принцип — обязательное внедрение. А что может представить твой талантливый соискатель? Листок сплава, по размерам близкий к фиговому?..
— А если серьезно?
— Серьезно? Ты хоть знаешь, что за человек мой коллега в том институте?
— Так, кое-что слышал. Но все на уровне салонных разговоров.
— А точнее?
— Точнее? Он на этом месте недавно. И вообще, в нашем городе человек новый.
— Это я знаю. А как он сел на это место?
— Неизвестно. Одни говорят, что учился вместе с ректором. Мол, старая студенческая дружба. Другие, что демобилизовался и приехал в родные палестины.
— А специалист-то он в какой области?
— Говорят, металлофизик, кандидат наук. Но я такого имени в литературе не встречал.
— А может, он по закрытой тематике работал? Или уже кончил заниматься наукой, как мы, грешные, а двигает ее в организационном плане? Или закончил путь на научном поприще, когда ты еще не начинал?