Истории без любви - страница 62

Выпросив в лаборатории железной дороги — на одну ночь — осциллограф, привезли его в институт на детских саночках. Затем Макара как-то узнал, что в Свердловске есть прибор и стоит пока без дела. С эшелоном танков, идущих на фронт, добрались туда. Молодые офицеры-танкисты подарили им несколько банок свиной тушенки. Эти банки («второй фронт»!) и сыграли решающую роль в деле с осциллографом, в переговорах с завхозом чужого института...

Сколько сил потратили, чтобы привезти прибор в Нижний Тагил! Надо ведь было сесть в поезд еще до того, как состав подадут к перрону и его начнут штурмовать толпы людей. Больше тридцати лет прошло, а он так и видит Макару в вагоне, рвущего в крике могучий голос: «Нельзя! Научный груз! Осади назад!»

...Докладывая на президиуме, Макара взял указку, чтобы прокомментировать графики. Зал заинтересованно молчал. И тут Патон, а потом и сотрудники Макары увидели, что указка уперлась не в ту диаграмму. На какую- то секунду Арсений Мартынович напрягся и вдруг, прошептав: «Простите, мне что-то нехорошо...», — начал медленно оседать на пол. Его подхватили.

Реанимационная машина примчалась на Владимирскую улицу через несколько минут. Но все равно — поздно...

Арсению Мартыновичу Макаре было всего пятьдесят девять лет.

...Патон заставляет себя вслушаться в слова докладчика. Тот, наконец, произнес нечто дельное: необходим отдел, объединяющий ученых разных направлений. Правильно.

Все оживились.

Докладчик кончил.

Президент поднимается, и новый вопрос, как снаряд, несется к трибуне.

— Ну что ж, вы довольно подробно рассказали нам о решении одной комплексной проблемы. Повторяю, одной. А еще?

И вновь томительная тишина повисает в зале. Выждав несколько минут, президент продолжает:

— Скажите, а вас удовлетворяет работа института? — Патон называет один из научных центров, представители которого сидят в зале. — Так что же им передать?

Последние шутливые слова Патона разряжают напряженную атмосферу. Улыбается докладчик, смеются члены президиума, где-то в задних рядах хохочет в голос молодой кандидат наук из этого института, впервые приглашенный на заседание президиума и еще не привыкший к несколько сдержанному настрою таких высоких собраний. И эта непосредственная реакция молодого ученого на шутку президента вызывает новую волну смеха.

Веселое настроение еще медленно растворяется, словно изморозь, оседая на стенах чинного зала, а Борис Евгеньевич, как опытный боец, уже вновь собран, серьезен, готов к борьбе. И голос его опять звучит веско и настойчиво:

— В том, чтобы организовать новый отдел, есть доля истины. Но отдел создается, когда есть идея и есть люди...

Шутка ли, сказанная во время, или четкая позиция президента, или все, вместе взятое, так повлияло на ход заседания? Но нет уже «игры в одни ворота», как нет и «ведущего бомбардира» — только одного президента. Вопросы уже задают докладчику члены президиума, гости — ответственные сотрудники министерств и ведомств, специально приглашенные на это заседание. Развернулся, наконец-то, деловой спор, широкий обмен мнениями, которого так добивался Патон, ведя, быть может, излишне резко, не щадя докладчика, заседание вначале...

Борис Евгеньевич сидит, устало откинувшись на спинку стула. Сколько душевных сил стоит подобная «провокация», сколько энергии надо потратить на то, чтобы, отбросив в сторону сложившийся годами уклад подобных больших заседаний, пренебрегая устоявшимися отношениями друг с другом, люди заговорили о научной проблеме, новых идеях, так же свободно, горячо, взволнованно, как делают это в кулуарах, в кругу ближайших сотрудников и учеников — своих единомышленников. Что удерживает от таких же жарких, заинтересованных споров в зале заседания? Боязнь быть непонятым, сомнения, правильно ли расценят твои слова, не истолкуют ли их как проявление карьеризма?.. Сколько людей, столько причин. И наверняка у некоторых в душе зарубка: где-то кто-то когда-то, может быть, десятилетия назад, неправильно расценил их слова, сделал выводы...

Разве у того же Жени Дейнеко, сегодня всего лишь младшего научного сотрудника, не останется в памяти зарубка на всю жизнь от бессмысленного и унизительного разговора с ученым секретарем? Обида пройдет, а рубец останется. И постепенно у этого парня будет растворяться, исчезать то возвышенное отношение к науке, с которым он начал свой старт. Пройдет время, поиск для него станет не праздником, а буднями. И трудно сказать, какой ущерб понесет от того разговора наука, какой ценой оплатит она нежелание всего лишь одного должностного лица чуть внимательней вникнуть в суть проблемы. Но как уберечь от этого делающих первые шаги? Как выработать иммунитет к равнодушию, самоуспокоенности?