История четырех братьев. Годы сомнений и страстей - страница 5

Слава нехотя повернул к дому. Саня остановил его, сказал:

— Если хочешь, пойдем к нам.

— Нет, — ответил Слава, — не хочу Мишку одного с ними оставлять. — Слава был Санин ровесник, а Миша годами двумя младше. — Вот вернется отец… — прибавил Слава. — Перед ребятами стыдно.

— А чего тебе стыдиться? — сказал Саня. — Не твоя вина…

В воротах появился на костылях Миша.

Компания проследовала дальше. Слава, а за ним Вова с Васей пошли Мише навстречу.

…В воздухе лежали густые сумерки, когда Вова подходил к дому. Но он приметил в переулке, что начинался против дома, длинные тени. Присмотрелся. Узнал того, который час или два назад дрался с Саней. И еще троих с Тарасовской улицы. А с ними какие-то неизвестные… Значит, побитый привел их и они ждали: вот Санька выйдет на улицу… Или собирались выманить его?

Вова скользнул в калитку. Семья была в сборе, за столом. Илья крикнул с места:

— Явился наконец! Я тебе покажу, босяк, как приставать ко мне, когда я иду с барышней!

— Лучше бы ты ехал учиться, скоро занятия начнутся, — дерзко ответил Вова.

— Он не босяк, — сказал Саня.

— Ах, вон как они разговаривают! — Илья выскочил из-за стола.

— Не трогай его! — сказала мать, подымаясь вслед за Ильей. Она внимательно посмотрела на Вову и белыми своими руками стала ласкать его голову. — Умойся да сядь поешь, день-деньской в беготне…

— И верно, Илья, чего ты в Казань не едешь? — сказал Санька.

Илья сурово посмотрел на Саньку, но ничего не ответил. Он был не злой человек — Илья, и только казался братьям немного чужим.

— Я тебе, Владимир, больше не дам по улицам бегать, — сказала мать. — Тебе на лето задачки задали, ты их сделал?

— Сделал! — ответил он явную неправду.

— Все равно не пойдешь больше в контору. Проживем и без выручки твоей.

— Не пойду, — согласился он.

В этот день он не продал всех газет, «посолил» целую пачку. Ни в убийство на Агарянской, ни в новые подвиги Кузьмы Крючкова или воскресение несуществующего генерала Половцева, ни в прорицания Тэб больше никто не верил, и Алексей встретил Володю словами: «Ну что: лопнул твой банк? Разорение! Крах! Банкир пустил себе пулю в лоб!»

Вот и сейчас Алешка с легкой гримаской передразнил:

— «Прорицательница Тэб предсказывает…» Нашла дураков, они и слушают. Еще в газетах печатают. Что же она напрорицала?

— Она в январе напророчила, что в этом году война будет еще более кровавой, что осенью у русских будут успехи на фронте и в этом году умрет один из королей Европы.

— И умер?

— Не знаю. Что-то не помню.

— Много врешь, выдумываешь, вот у тебя все и перепуталось в башке. — И добавил презрительно: — Дура она, твоя Тэб. Мама могла бы на картах нагадать лучше.

Ужин был бедный, хлеб да селедка, и за столом не засиделись. Едва Саня поднялся, Володя шепнул ему об этих совсем не призрачных фигурах, растворившихся в сумерках, в переулочной пыли. Но Саня, к его удивлению, спокойно застегнул ворот сатиновой рубахи и пошел вон. Пошел один, с голыми руками, против восьми… Алешка с Ильей заметили перешептыванье братьев, посмотрели с подозрительностью. Вова скользнул за дверь.

На улице стемнело. Калитка едва успела скрипнуть за Саней, и вокруг него сомкнулось кольцо. Взошел месяц, и при свете его стали видны лица. Да, это были те, тарасовские, и еще четверо совсем незнакомых, страшноватых. Среди них — рослый армянин. Уж такая она — Астрахань. Тут, помимо русских, и татары (эти занимают целые кварталы), тут и персы, тюрки, армяне, грузины, евреи, ассирийцы, немцы. По рынкам толпами ходят калмыки и киргизы в вывернутых шубах, в малахаях на голове. А в войну прибавились еще беженцы из Польши и Галиции.

Кто-то взял было Саню за руки. Он вырвался, сказал:

— Зря вы, ребята. Я дрался по-честному. Если хотите, могу с кем-нибудь из вас. Только не с ним, — он показал на рослого армянина, — ему не сегодня-завтра в солдаты идти. Я не виноват, что у меня крепкие кулаки и острые костяшки.

— Вот я тебе покажу костяшки. — В воздухе мелькнула рука и как бы отдельно — что-то похожее на стальной брусок, но Саня перехватил эту быструю руку, дернул к себе, и брусок выпал из разжавшихся пальцев, ударился, зазвенев, о кирпич тротуара.