История четырех братьев. Годы сомнений и страстей - страница 6

Вова вложил в рот три пальца и пронзительно свистнул. И во второй раз, и в третий. Из подворотен, здесь и там, отряхиваясь, повылезли дворовые псы. Калитка стукнула: Алешка, Илья. Начали появляться Санины сверстники. И кое-кто повзрослей. Слава Бельский, ремесленники из общежития, пекаря… Даже Горка заявился.

Саню вновь брали за руки, толкали.

— Убери руки! — крикнул Саня, и чувствовалось, он теряет терпение.

— Бандитская ваша улица, — сказал армянин, имя которого кто-то назвал: Сурен.

— На нашей улице еще никогда не было убийства, — тяжело дыша, ответил Саня.

Слава и Илья с Алешкой подскочили с двух сторон.

— Он вас обидел? — сказал Илья, вплотную придвинувшись к Сурену. — За товарища вступились?.. Саня капал на него?.. Ах, дрались по уговору! В чем же дело? Где логика?

Эти слова Ильи, особенно выражение «где логика?», почему-то подействовали на Сурена, и он, несколько опешив, сказал:

— Нельзя кастетом бить.

— А есть доказательства? Вы видели кастет?.. Доказательств никаких. Значит, не может быть и речи о возмездии, — тотчас с энергией ответил Илья. И вновь его слова странным образом показались Сурену убедительными. Это были непривычные для улицы слова. Из какого-то другого лексикона. И Сурен смирился.

— Пошли, ребята, — сказал он. — До-ка-зательств нет. Будем считать — ошибка.

Пришлая ватага помялась, помялась и гуськом потянулась к углу улицы.

Вова вздохнул. Что-то эта сцена подсказала ему. Что Саня — бесстрашный человек? Это он знал, но все же… Что хорошо не быть одному, иметь братьев, друзей. Что и слова могут иметь силу. И еще что-то. И всего его, от головы до ног, объяла радость, но вместе с тем и чувство острой, подчас опасной многозначности да и зыбкости жизни.

— А ты, Илья, дипломат, — сказал Слава Бельский.

Воскресный день кончился. И месяц в небе пропал, закатился. Братья вошли во двор. Они были здесь одни.

— Не хочу я уезжать, — вдруг сказал Илья. — Ну, не могу…

— Я знаю, почему не можешь, — сказал Саня. Он еще раньше кое-что слышал от матери, а сегодня — от Вовки. — А ты укради эту гимназистку. Русанов взял с собой в экспедицию на Шпицберген, а потом на Новую Землю свою невесту Жюльетту Жан. Француженку. Она была очень красивая. И училась в университете. В Париже.

Илья посмотрел на него. Даже в темноте видно было, как внимательно Илья посмотрел. И затем угрюмо, как бы обиженно повторил:

— Жюльетта Жан! На Шпицберген!

На столе у Ильи стопой лежали «Нормальная анатомия», «Неорганическая химия», «Органическая химия» и еще кое-какие книги, не медицинские. Он с утра погрузился в чтение.

— Хорошо учиться в университете. Можно и на занятия не ходить, — сказал Санька. — Не то что в приходской школе или реальном училище. А тебя не выгонят, Илья?

Мать, услышав эти слова, сказала:

— Погубит тебя твоя барышня, Илюша. Езжал бы ты…

Что ж, если это погибель — пусть так.

— Я останусь с вами, — ответил он, стараясь не смотреть на мать. Зато, подняв глаза, встретил отчужденные взгляды Саньки и Алексея.

— Кем же ты будешь? — сдержанно спросил Санька.

— На завод пойду. Или землекопом. Санитаром в госпиталь!

— Санитаром?.. Лучше водовозом! Будешь на бочке сидеть, — сказал Алексей.

— Его в солдаты возьмут.

Только мать молчала. Она стояла у печи, как распятие — раскинув руки. Руки сползли, опустились вдоль туловища. Значит, рухнула ее надежда.

— Ну вот что, — сказала мать сухо. — Пойдите сегодня по гостям. Двоюродного брата Колюшку навестите. Надо и мне день отдохнуть. Не все мотаться по закоулкам порта, принимать рыбу, шить мешки… Ты и на счетах считай, и пол мой, и тару готовь, и дома детей накорми. Кто ее, проклятую, выдумал — войну?

— Войны вели еще дикие племена, — сказал Санька. — И даже съедали пленников. А потом рыцари, короли, императоры… Что же мы, так вчетвером и ввалимся? Да они взбесятся!

— Ты с Ильей к тете Ане пойди. И заодно к тете Саше. Квартиры — рядом. А Леша с Вовой — к тете Марусе.

Дети все ждали, не скажет ли она чего насчет Илюшкиного сумасшедшего решения не ехать в Казань, бросить университет, но мать словно и не слыхала тех шальных слов. Только видно было: ожесточилась враз.