История Консульства и Империи. Книга I. Консульство - страница 21

В предшествовавших отношениях я был лично удостоен некоторой благосклонности Вашего Величества. Прошу принять мой теперешний поступок как желание сделаться достойным этой благосклонности и как знак моего особенного уважения к Вашему Величеству.

Бонапарт,

Первый консул Французской Республики».

Если бы сила действия, которую новый законодатель обозначил в своей конституции, создав Первого консула и выбрав для этого звания величайшего полководца своего времени, не согласовалась со свободой, все готовы были пожертвовать для нее даже свободой; но общее желание все же клонилось к тому, чтобы силу власти по возможности согласовывать с силой свободы. Так думали не низкие возмутители, не отъявленные республиканцы, но все люди умные и образованные, которым не хотелось, чтобы революция так скоро и так положительно сама себя изменила.

Всякая реакция, какой бы она ни была всеобъемлющей, не может увлечь всех и каждого; она даже раздражает и возмущает тех, кого не увлекает. Шенье, Андриё, Дону, Бенжамен Констан, заседавшие в Трибунате, и Тра-си, Вольней, Кабанис из Сената хотя и сожалели о преступлениях террора, но отнюдь не расположены были думать, что Французская революция демонстрировала несправедливость к своим противникам. Их оскорбляло возвращение к монархическим и религиозным началам прежнего времени, а в особенности — неумеренная быстрота, с которой старинные идеи водворялись вновь. Неудовольствие их было так велико, что они даже не старались скрыть его. В большинстве своем они были искренни: привязанные к революции всей душой, они хотели ее победы во всем, кроме кровопролития и грабежей, и решительно не желали того, что многие предвидели в глубоком замысле будущего диктатора.

Они были согласны не преследовать священников, но не могли перенести, чтоб «святошам» покровительствовали, возвращали их к алтарям; это было уже слишком для верных последователей философии восемнадцатого века. Придать единства и силы правительственной власти — на это они соглашались, но довести ее до монархического единодержавия в пользу полководца — это уже было излишним в их глазах.

Первое предложение правительства имело целью определить порядок, по которому проекты законов должны предлагаться, обсуждаться и утверждаться. Это был один из предметов, упущенных из виду Конституцией VIII года.

Проект определил, чтобы каждый закон был предложен тремя государственными советниками Законодательному корпусу, потом сообщен Трибунату, и чтобы Трибунат в день, назначенный правительством, был готов обсуждать его с помощью трех своих ораторов в Законодательном корпусе.

Надо сознаться, что в этом случае с Трибунатом обходились чрезвычайно неуважительно: указывали, чтобы он исполнял свои обязанности ровно в срок, чего нельзя было требовать даже от отделения Государственного совета или канцелярии министра. А потому оппозиция Трибуната по поводу этого проекта была вполне справедлива. Но, к несчастью, законодатели вынуждены были бороться с первым предложением консулов вскоре после своей неприличной сцены^>8, и это давало повод предполагать, что они решились нападать на все подряд; к тому же бросалась в глаза и весьма неловкая форма, в которую была облечена оппозиция.

Самое сильное нападение было произведено Конста-ном^>9. В иронической и остроумной речи он просил, чтобы Трибунату давали на рассмотрение проектов законов определенное время и не понуждали его рассматривать их «с курьерской скоростью». Он напомнил об опасности скороспелых решений, упомянув, что во время революции такие законы всегда приносили несчастья.

Много резких суждений было примешано к этой речи, которая произвела сильное впечатление. Констан употребил все усилия, чтобы доказать, что Трибунат не есть орган противоборства, что он будет противоречить только в тех случаях, когда его к тому вынудит выгода общества. Но оратор произносил эти слова таким тоном, что им нельзя было верить, тем самым явно показывая намерение систематической оппозиции, от которой старался отречься на словах.

Выступивший затем Шовелен признавал недостатки нового закона, «но обстоятельства, — говорил он, — обстоятельства, нас окружающие, положение многих департаментов, требующее скорых и крайне необходимых мер, важные политические причины, злословие, которое следит за нами и уже предвидит раздоры, настоятельная необходимость согласия между властями, — все побуждает нас просить об утверждении представленного нам проекта».