История Лейлы, сестры Ездры - страница 13

Несмотря на то, что свиток папируса был обернут вокруг кедрового стержня, он был в самом плачевном состоянии. Пожелтевший, кое-где порванный, истертый, казалось, прошедший через сотни рук. Чернила на нем отливали охрой, в отличие от тех, которые употреблялись в Сузах. Судя по языку, писал не перс и не халдей. Лейла узнала высокую вязь иудеев, которой учитель Барух обучал Ездру, но которую она сама разбирала с большим трудом.

Словно разгадав ее мысли, Ездра вытащил из кувшина другой папирус, покороче и недавно написанный.

— Я перевел то, что было нужно, на язык Вавилона, сделал более сорока копий и разослал их семьям изгнанников, живущих в городе Сузы, в надежде, что у них откроются глаза на скорбь Иерусалима. У тебя тоже должна была быть одна из этих копий. Но было бы безумием надеяться тронуть сердце нашего дяди или хотя бы переступить порог его дома, не так ли?

Лейла опустила голову. Ее брат был прав. Эти горькие новости не проникли в дом дяди Мардохея.

Она повернулась к старому учителю.

— Мне стыдно, учитель Барух. Ездра прав. Как ты знаешь, дом нашего дяди закрыт для всего, что исходит от его племянника, — выдохнула она и с живостью добавила — но когда-нибудь дядя пожалеет об этом, я знаю.

Учитель Барух коротко глянул на Ездру и вздохнул:

— Нам всем стыдно. Тебе, мне, Ездре. Всем! Неемия, уходя, восклицал: «Сознаю, Господи, грехи сынов Израилевых! Беззаконие отцов наших; ибо согрешили мы перед Тобою! И я, и дом отца моего, все мы согрешили!» Вот что говорил он, покидая Цитадель Суз. То же самое можно сказать и сегодня. Время прошло, но не принесло ничего хорошего.

Он умолк, губы его сложились в горькую гримасу. Рука с нежными пальцами вновь нашла руку Лейлы. Ездра тоже не прерывал молчания. Некоторое время они сидели молча.

Да и что могли они еще сказать! Горечь сказанного погрузила их в раздумья.

Лейла услышала какой-то шум из соседней комнаты, служившей кухней. Наверное, Согдиам раскладывал принесенные припасы.

Ездра успокоился так же быстро, как и впал в гнев, не торопясь убрал папирусы обратно в кувшин и снова присел рядом с Лейлой.

Даже не оборачиваясь, она знала, как он смотрит на нее. Без сомнения, она прочтет в его взгляде любовь и снисхождение. Но она не поднимала головы и не отрывала глаз от покрытой старческими пятнами руки учителя Баруха, которая поглаживала ее ладонь.

Она пришла, чтобы объявить Ездре о возвращении Антиноя. О его возвращении и о его твердом намерении жениться на ней. Но как теперь об этом заговорить?

Как, после всего услышанного, посмеет она сказать: «У меня тоже есть новость. Антиной вернулся с войны, чтобы жениться на мне. Эту ночь я провела с ним. Я люблю его, и мои бедра еще помнят его ласки. Он хочет сделать из меня придворную даму. Одну из тех, которые проходят в ворота Цитадели Суз, чтобы преклониться перед Царем царей и цариц!»

Голос старого учителя раздался неожиданно, оторвав ее от невеселых мыслей.

— Ездра одержим гневом юности, и это хорошо, — заметил он со своей полулукавой, полусерьезной улыбкой. — У меня же остались лишь сожаления старости. Мне было всего на несколько лет больше, чем вам, когда Неемия отправился из города Сузы в Иерусалим с согласия тогдашнего Царя царей. В то время я жил в Вавилоне, среди изгнанников. Дни мои протекали в постижении учения Моисея. Ко мне пришел человек, звали его Азария. Он сказал мне: «Барух, Неемия собирает караван в Иерусалим. Он едет туда, чтобы заново возвести стены и отстроить Храм. Ему нужны верные руки и души. Он вспомнил о тебе, потому что говорят, будто ты много знаешь о Законе, который Моисей получил на горе Синая». Я посмотрел на этого Азарию таким взглядом, каким иногда смотрит твой брат, голубка моя, — брови нахмурены, взгляд чернее черного… хотя мои собственные глаза всегда были светлыми и голубыми.

Учитель Барух остановился, в горле задрожал его обычный сухой смешок. С ним всегда было так. Даже в самый ответственный момент он не мог скрыть как забавляют его треволнения людские, особенно если речь шла о его собственных:

— Я, не торопясь, поразмыслил и очень серьезно ответил Азарии: «Я занимаюсь учением и не могу прервать своего учения». Он стал настаивать: «Поедем с нами, ты продолжишь учение в Иерусалиме! Разве есть лучшее место для учения?» Я еще поразмыслил и сказал: «Чтобы поехать в Иерусалим, придется прервать учение. Это невозможно». Он разгневался. Он пыхтел как бык, этот Азария, он стал красным, как перец! Он спросил меня: «Таков твой ответ, который я должен передать Неемии, Барух бен Нериах? Что учение важнее, чем восстановление Храма Яхве?» — «Да, именно это ты ему скажешь, — ответил я, весьма гордый собой. — Барух бен Нериах следует высшей Воле. Когда изучают закон, данный Яхве, то не прерывают учения, даже ради того, чтобы восстановить стены и Храм Иерусалима!»