История любви - страница 9
Я попытался привести наглядный пример. Наш дурацкий «антиразговор» с отцом после матча в Корнелле. Рассказ явно произвел на нее впечатление. Но абсолютно не то, на которое я рассчитывал.
— Так он специально приехал из Бостона в Итаку ради какого-то дурацкого хоккейного матча?
Я попытался объяснить ей, что мой отец — это сплошная форма и никакого содержания. Но она оставалась под впечатлением того, что он проделал столь долгий путь ради такого (относительно) заурядного спортивного события.
— Слушай, Дженни, давай оставим это, ладно?
— Слава богу, что ты так зациклен на своем отце, — сказала она. — Это означает, что тебе еще далеко до совершенства.
— Хочешь сказать, что ты совершенство?
— Конечно, нет, подготовишка. Разве я стала бы тогда с тобой встречаться?
Опять все сначала.
5
Хочу сказать пару слов о наших интимных отношениях.
Удивительно долго их не было вовсе. То есть ничего более серьезного, чем те несколько поцелуев, о которых я уже рассказал (и которые до сих пор помню в мельчайших подробностях). Это было для меня нетипично — по природе я горяч, нетерпелив и предприимчив. Если бы кто-нибудь сказал любой из доброго десятка девиц в Тауэр-корт, Уэллесли, что Оливер Барретт Четвертый ежедневно в течение трех недель встречается с девушкой, но ни разу не переспал с ней, она бы наверняка рассмеялась и подвергла сомнению женские достоинства этой особы. Но, разумеется, дело, было не в этом.
Я не знал, как действовать.
Только не надо понимать меня слишком буквально. Я знал все ходы. Но не мог справиться с собственными чувствами и сделать эти ходы. Дженни была так умна, что я боялся, что она просто рассмеется над тем, что я привык считать изысканно-романтичным (и неотразимым) стилем Оливера Барретта Четвертого. Да, я боялся, что она отвергнет меня. Или примет, но не по тем причинам, по которым я хотел, чтобы она меня приняла. Всеми этими путаными объяснениями я хочу сказать одно: мои чувства к Дженни были иными. Я не знал, как сказать ей об этом, и совета спросить было не у кого.
(«Надо было спросить у меня!» — скажет она потом.)
Я ощущал эти чувства. К ней. Ко всему в ней и вокруг нее.
— Ты завалишь экзамен, Оливер.
Мы сидели у меня в комнате в воскресенье днем и занимались.
— Оливер, ты завалишь экзамен, если будешь просто сидеть и смотреть, как занимаюсь я.
— Никуда я не смотрю, я занимаюсь.
— Не ври. Ты разглядываешь мои ноги.
— Только иногда. В начале каждой главы.
— Что-то уж очень короткие главы в твоей книге.
— Слушай, самовлюбленная красотка, не так уж ты хороша.
— Я знаю. Но что я могу поделать, если ты думаешь иначе.
Я отбросил книгу и подошел к ней.
— Дженни, ну как я могу читать Джона Стюарта Милля, если каждую секунду умираю от желания заняться с тобой любовью.
Она нахмурилась.
— Оливер, прошу тебя!
Я присел на корточки рядом с ее стулом. Она снова уставилась в книгу.
— Дженни…
Она тихо закрыла книгу, отодвинула ее и положила руки мне на плечи.
— Оливер, прошу тебя…
Тут-то все и произошло. Все.
Наша первая физическая близость была полярной противоположностью нашему первому разговору. Все было так неторопливо, так тихо, так нежно. Я и не догадывался, что это и была настоящая Дженни, ласковая Дженни, чьи прикосновения так легки и любовны. Но по-настоящему я удивился самому себе. Я тоже был нежен. Я был ласков. Неужели это и был настоящий Оливер Барретт Четвертый?
Я уже упоминал, что ни разу не видел хоть одной расстегнутой пуговицы на кофточке у Дженни. И удивился, обнаружив, что она носит маленький золотой крестик. На цепочке, которую не снять. Так что когда мы занимались любовью, крестик оставался на ней. Когда мы отдыхали тем чудесным днем, когда кажется, что ничего больше не имеет значения и в то же время значения исполнено все, я прикоснулся к этому крестику и спросил, что сказал бы ее священник, узнав, что мы с ней в одной постели. Она ответила, что у нее нет священника.
— Разве ты не добропорядочная католическая девушка?
— Я девушка, — ответила она. — И добропорядочная.
Она посмотрела на меня, ожидая подтверждения, и я улыбнулся. Она улыбнулась в ответ.