История моей жены - страница 42
— Ну как, набрался ума-разума? — спросила она наконец. — А теперь иди, погуляй на воле, можешь слегка пофлиртовать.
— Только слегка?
— Да, только чуть-чуть, — строго ответила она без промедления.
Вот так и жили мы с ней в ту пору. В тот период дурмана, будто во сне. Жена моя в том сне предстает загадочной, а сам я — обеспокоенным.
Ведь велика разница между тем: сдаться ли, прекратить игру или же по-прежнему напрягать все силы, пусть и без надежды на выигрыш. Что до меня, то я бросил весла… Любит, не любит? — не спрашивал. Мысль о Дэдене мне и в голову не приходила, да и не хотелось думать о нем.
Это была, так сказать, одна сторона дела. А с другой стороны, мне все больше и больше нравилась эта ирландочка. Она все еще находилась здесь, в Париже. Приехала из Лондона развеяться, поразвлечься, но домой возвращаться ей не хотелось. Влюблена в меня, сказала она вроде бы в шутку, но думала-то всерьез — подобные тонкости сразу чувствуешь.
Это был самый странный момент во всей истории.
О своих чувствах ко мне барышня дала понять следующим образом.
Мы сидели на террасе какой-то гостиницы, супруга моя отлучилась примерить шляпку. Ей хотелось такую же, как у мисс Бортон — с лентой, воздушную и трепещущую, чтобы слегка покачивалась в такт походке. Вот тогда-то и сообщила мне барышня, что я, мол, вылитый Мечислав Мицкевич.
— Кто этот Мечислав Мицкевич? — поинтересовался я.
Вымышленная фигура. Вернее, во сне ей пригрезился. Однажды во сне она услышала чей-то голос: «Почтенная барышня, этот господин — Мечислав Мицкевич». — И облик человека из сновидения ей тогда очень понравился…
Крылья носика ее подрагивали, глазки лукаво блестели — словом, малышка явно развлекалась, едва сдерживая смех. И даже добавила:
— Неужто не верите? — Точь-в-точь как моя жена прежде, в бытность свою такой же юной, как эта девица, когда пыталась заставить меня поверить в какую-нибудь несусветную чушь.
С тех пор она якобы повсюду разыскивает свой идеал, — дала мне понять мисс, — и наконец обрела его. В моем лице. Очень посмешил меня ее рассказ.
— Вам никогда не доводилось встречать его прежде? Я имею в виду господина Мечислава?
— Я встретила его теперь, — повторила она снова.
— Ай-яй-яй, золотко мое, не к лицу вам подобные шутки, — пытался я одернуть ее, насколько был в силах. Потому как голос мой дрожал. Словом, влип я в эту ситуацию мигом и со всеми потрохами. С чего бы, спрашивается? Должно быть, от того дивного аромата, какой исходил от нее.
Благоухания девственной чистоты, что ли? Запаха куклы в коробке, еще не распакованной.
— Нехорошо с вашей стороны, — твердил я свое. — Да есть ли у вас сердце, милая барышня, насмешки строить над скромным голландцем? Во мне добрых две сотни фунтов веса, а вы меня сравниваете с… неким бесплотным видением!.. — Я помолчал, а затем ляпнул по-простецки: — Я вас люблю! — И взял ее за руку.
По правде сказать, от собственной дерзости я едва не поперхнулся: таких откровенных признаний мне еще сроду делать не доводилось. Во всяком случае, не так, чтобы с места в карьер. Но во мне словно вспыхнул пожар. Да и у нее в глазах полыхнуло пламя.
— И я вас тоже, — зарделась она, однако признание выговорила не дрогнув.
— Обожаю тебя! — не унимался я, чуя при этом токи разгулявшейся в жилах крови. С барышней я перешел на «ты» и даже заговорил по-французски, лишь бы получить эту возможность.
— Что, если я последую за тобой в Лондон? — Предложение, несомненно, греховное, зато упоительное.
Короче говоря, сложилась ситуация, когда у обоих голоса срываются, в горле пересыхает, а в глазах туман. Подшучивать бы да усмешечки строить — ан, невозможно.
Я давно подметил: власть высказанных слов над нами словно очерчивает пределы, до которых дерзнет дойти человек. Страшно! Когда с губ ее сорвались слова «я вас тоже», чуть ли не воочию видно было, как вся кровь прилила к ее сердцу. Возбуждение наше сделалось неудержимым, как каприз у детей.
Необходимо было приспуститься, потому как подниматься стало некуда.
— Смотрите-ка, конный экипаж, — сказал я, или что-то в этом роде, чтобы отвлечь ее внимание.