История Небесного дара - страница 14

В определенном смысле это было время освобождения. Госпожа Ню хотя и славилась своими познаниями в самых различных областях, но детей еще не выращивала и не решалась судить, когда их нужно освобождать от пеленок — в шесть или, скажем, в восемь месяцев. Наконец она удостоила вопросом кормилицу:

— Наверное, можно уже не пеленать? Когда вы в деревне это делаете?

Кормилица снова вспомнила про мешок с песком или отрубями:

— Мы ведь все время в поле работаем, так что пеленать младенца не можем. Просто сажаем его в мешок, подвязываем под горло и следим, чтоб не задохнулся.

Госпожа была разочарована этим ответом. Когда начальник спрашивает народ о мнении, он надеется, что народ проявит сознательность и скажет начальнику приятное, в крайнем случае что-нибудь выдумает, а эта — снова о мешке с песком! Госпожа смерила кормилицу презрительным взглядом.

Совсем иначе повела себя тетушка Лю. Когда госпожа спросила ее, она тут же закрутила своими глазками (один ее глаз ничего не видел, но крутиться мог, как здоровый) и подумала, что госпожа всегда спрашивает неспроста. Если она интересуется уличным разносчиком пирожков из клейкого риса, значит, собирается отметить праздник начала лета или полакомиться пельменями с какой-нибудь особой начинкой.

В общем, подумав, тетушка Лю ответила так, чтобы госпожа могла проявить свою эрудицию:

— Ведь маленькому господину уже скоро восемь месяцев…

— Какое восемь! Только что полгода исполнилось. А ты вечно все путаешь. — Хозяйка была довольна тем, что у нее память лучше, чем у других.

— Он так быстро растет, что и девять месяцев можно дать! — попыталась вывернуться тетушка Лю. Ее лесть была увесиста и приторна, как гуандунский лунный пряник; она действовала не стилем, а идейным содержанием. — Но вообще-то и в полгода можно уже не пеленать, пора переходить на курточки и штанишки.

В действительности она тоже не знала, когда полагается отказываться от пеленок, так как и ее дети росли в мешках, но раз госпожа спрашивает, значит, хочет дать Небесному дару свободу. Если бы она хотела обезглавить младенца, то тетушка Лю первая связала бы его и потащила на плаху, а сейчас задача другая.

Как бы там ни было, по Небесного дара наконец освободили от пут и переодели в ползунки. Кормилица сразу обнаружила, что шестимесячное тюремное заключение имело эффект: его ноги отнюдь не были колесом, а, напротив, даже немного прогибались вовнутрь. Правда, она поостереглась сказать об этом госпоже, и хорошо, что сделала так, — иначе его мигом снова бы запеленали.

К счастью, Небесный дар, как типичный мужчина, совершенно не стремился к округлости форм. Он просто радовался освобождению, засовывал кулачки в рот, дрыгал ножками и вообще был удовлетворен.

Но на самом деле ему следовало не столько радоваться, сколько помнить, что и смеяться, и плакать надо в меру. Когда, дрыгая ножками и весело пуская пузыри, он говорил «па», он думал, что поступает разумно, однако некоторые окружающие исходили из совсем иных, мистических соображений. В частности, госпожа Ню считала, что настоящий ребенок, понимающий, что такое благодарность, должен начинать со звука «ма». Звук «па» явно адресовался господину Ню, а разве он мог считаться достойным отцом?

Господин Ню был, конечно, очень доволен. В пятьдесят с лишним лет впервые стать отцом — после этого и помереть можно спокойно, а он еще и помирать не собирался! Но чем активнее он радовался, тем тревожнее ему становилось, и он с боязливой улыбкой поглядывал на жену. Та ходила мрачнее тучи и все больше убеждалась, что такой видный ребенок не должен называть папой такого невзрачного отца.

Тетушка Лю, как всегда, с готовностью вильнула хвостом и скосила свой единственный глаз в рот Небесного дара: — Скажи «мама»! Скажи «мама»!

Небесный дар молча закатил глазенки и тихонечко напрудил в штаны. «Попусту прожил полгода!» — подумала тетушка Лю. Но Небесный дар так не думал, и вообще, откровенно говоря, ничто живое попусту не существует. О другом мы судить не беремся, а Небесный дар, например, уже обладал своим собственным обликом: стало быть, недаром полгода сосал молоко. Он хоть и не говорил почти ничего, но отнюдь не бездельничал и, видимо, размышлял над своей внешностью. Иначе почему он был похож именно на себя самого, а не на кормилицу или Тигренка? Жизнь — это своего рода творчество; даже у краснорожего дебошира может вырасти белолицый и скромный сын.