История нравов. Буржуазный век - страница 22

Мода века – тоже единственное в своем роде грандиозное средство позировать, принять в глазах публики совершенно индивидуальную позу; даже самые смелые приемы не пугают никого – об этом мы также поговорим ниже. И то же самое применимо ко всему моральному поведению. Мужчина способен на геройство, только когда на него смотрят. Говорят лишь тогда, когда можно рассчитывать быть услышанным, и именно для того, чтобы быть услышанным. По той же причине эпоха ставит выше всего остроумие. Остро́та сразу бьет в глаза, и, чтобы ее воспринять, слушатель не нуждается в предварительной подготовке. Часто и художественные произведения не более как острота, сжатое pointe (игра слов) или коротенький анекдот.

Где нет интимности, нет и тайны. И в самом деле, нет больше тайн ни в своей, ни в чужой жизни. Все трубят во все трубы о своих горестях и радостях. Нет больше ни интимных страданий, ни интимного счастья. Всякий был свидетелем чужой жизни, а до известной степени и участником в ней. Каждый спешит покаяться в своих грехах. Сокровеннейшие тайны сообщаются другу или подруге. Горе женщине, после смерти которой узнают, что у нее был тайный любовник, о существовании которого никто не догадывался. Гёте сообщает: «Нельзя было говорить или писать без того, чтобы не быть убежденным, что это делается не для одного, а для многих. Собственное и чужое сердце становилось предметом выслеживания». Эпоха не знала ничего более пикантного, как застигнуть кого-нибудь в самый интересный момент: красавицу в пикантной позе, влюбленную парочку в минуту, когда она обменивается первым поцелуем, жениха, тайком от невесты заводящего шашни с камеристкой, неверную жену, украдкой выходящую из комнаты гостя, и т. д. Останавливаемся на этих примерах потому, что они входят в предмет нашего специального исследования, и потому, что в каждой главе встречается ряд соответствующих иллюстраций. Все напрягают свои силы, все готовы служить этому делу.

Так как вся личная жизнь становится публичным актом, то характерная черта всего – поверхностность. Люди влияют друг на друга только внешностью и совершенно этим довольствуются. Все жаждут немедленного успеха, и ему приносится в жертву все. Никто не смотрит вглубь, чтобы иметь возможность угнаться за всем и все использовать. Отсюда неизбежное следствие – все обман и ложь. Непосредственность и искренность неудобны, так как их нельзя по желанию месить, как тесто, и придавать им разные формы. Истина всегда только одна, и вытекает из нее всегда одно только следствие. А это сокращает до минимума шансы воздействовать на слушателей или зрителей. Правда, истина поэтому – величайший враг эпохи, их место во всех сферах занял обман.

Конечно, это была очень фатальная, но и единственно возможная логика вещей при данной исторической ситуации. Обстановочная пьеса нуждается не в настоящем лесе, а в кулисах леса, не в героизме, а лишь в позе героя. Все похоже поэтому на театральные кулисы, и всякое величие только театральное.

Общая культура века всегда яснее всего отражается в воззрениях на половые отношения и в законах, регулирующих эти отношения. Именно это отражение и представляет главную тему нашего исследования.

Культура абсолютизма отразилась в области половой как галантность, как провозглашение женщины властительницей во всех областях, как ее безусловный культ. Век абсолютизма – классический век женщины. Она повелевает не только как тайная государыня, ее права царицы признаны официально перед лицом всего мира. Она открыто выставляет свой сан, как открыто пользуется связанными с ним привилегиями. В своей известной книге «Женщина в XVIII века» братья Гонкуры прекрасно охарактеризовали этот золотой век женщины: «В эпоху между 1700 и 1789 годами женщина не только единственная в своем роде пружина, которая все приводит в движение. Она кажется силой высшего порядка, королевой в области мысли. Она – идея, поставленная на вершине общества, к которой обращены все взоры и устремлены все сердца. Она – идол, перед которым люди склоняют колена, икона, на которую молятся. На женщину обращены все иллюзии и молитвы, все мечты и экстазы религии. Женщина производит то, что обыкновенно производит религия: она заполняет умы и сердца. В эпоху, когда царили Людовик XV и Вольтер, в век безверия, она заменяет собою небо. Все спешат выразить ей свое умиление, вознести ее до небес. Творимое в честь ее идолопоклонство поднимает ее высоко над землей. Нет ни одного писателя, которого она не поработила бы, ни одного пера, которое не снабжало бы ее крыльями. Даже в провинции есть поэты, посвящающие себя ее воспеванию, всецело отдающиеся ей. И из фимиама, который ей расточают Дора и Жентиль Бернар, образуется то облако, которое служит троном и алтарем для ее апофеоза, облако, прорезанное полетом голубей и усеянное дождем из цветков. Проза и стихи, кисть, резец и лира создают из нее, ей же на радость, божество, и женщина становится в конце концов для XVIII века не только богиней счастья, наслаждения и любви, но и истинно поэтическим, истинно священным существом, целью всех душевных порывов, идеалом человечества, воплощенным в человеческой форме».