История одного ужина - страница 17

— Забудем про это, — сказала я, когда прошло несколько минут, а новых вопросов у нас так и не возникло. — Начнем с того, с чего и собирались. В конце концов нас наняли для того чтобы установить убийцу, а не разбираться в этом сумасшедшем устройстве… Ланселот, что произошло в тот вечер, когда умер твой хозяин?

— Хозяин проснулся в семь часов и сорок минут, — послушно забубнил серв. — Я подал ему завтрак — порцию обжаренного бекона, два молочных тоста с сыром по-валлийски, яблочный джем, омлет из трех яиц с обжаренным луком и два стакана крупнолистового цейлонского чая без сахара. До двенадцати хозяин читал газеты и корреспонденцию, писал письма, потом спросил стакан теплого коровьего молока и булку с корицей и тмином. С двенадцати тридцати семи до трех часов четырех минут хозяин принимал посетителей. За это время он дважды спрашивал еще молока, один раз приказал подать лимонную запеканку и один раз — фрукты. Когда прием был закончен, он приказал убраться в доме и заняться ужином.

— Ты занимаешься и уборкой?

— Я занимаюсь всеми делами хозяина, — сказал Ланселот без малейшего смущения. — Обычно уборку делает горничная, но когда ее нет, этим занимаюсь я.

— И что дальше?

— Я начал готовить ужин для хозяина и его гостей. Мясо я достал с ледника заблаговременно, оставалось только разделить его, очистить от сухожилий и размолоть, соус «ру» пришлось делать с самого начала, поскольку растительное масло для него было уже…

— Стой. — Марк вынужден был прервать серва, — нас интересует не это. Что было когда пришли гости?

— Господа Евгеник и Макелла прибыли в начале седьмого часа, — послушно затарабанил Ланселот. — Господин Диадох на четверть часа позже. Хозяин встретил их и приказал подать холодные закуски — крокеты из омаров в сметане, сырные канапэ с бужениной, корзинки с печеночным паштетом и луковыми колечками, а также аперитив — по две стопки «Ангостуры» и бутылку рецины «Блаженный Император Маврикий». Господин Диадох уверял, что успел побывать в траттории и съесть пару расстегаев с осетриной под портер, поэтому ел без обычного аппетита, а когда я подал его любимые тарталетки с шампиньонами «а-мэр», против обыкновения съел не четыре, а лишь две.

— До чего же избирательная у него память, — шепнула я Марку, пока Ланселот невозмутимо перебирал вслух все, что ему доводилось сервировать на ужин, а заодно и комментарии гостей по этому поводу. Марк кивнул в ответ.

— …после клэм-чаудер с солеными крекерами и сырными крендельками господин Евгеник сказал, что в супе по его мнению не достает запаха, на что господин Диадох ответил, что видимо слишком мало шафрана, из-за чего…

Наконец мы поняли, что последний вопрос был с нашей стороны большой оплошностью. Ступив на кулинарную почву, молчаливый прежде Ланселот своим красноречием мог свести неподготовленного человека в могилу.

— Что было после того как они все это съели? — не очень-то понятно спросил Марк, однако подобный вопрос не смутил серва.

— Перед запеченной форелью хозяин приказал подать сигары и бутылку «Conditum Paradoxum» урожая тысяча восемьсот пятьдесят четвертого года. Сам он не пил, поскольку считал, что оно скверно действует на его печень, а гости выпили по три стопки.

— Они о чем-то говорили? — торопливо спросила я, опасаясь, что повествование опять свернет на проторенную кулинарную тропу.

— Господин Диадох похвалил поданных перед тем вареных раков, на что господин Макелла процитировал Асклепиада Самосского, после чего они стали беседовать об античных поэтах, потом о Вольтере и Прудоне, хозяин тоже читал стихи из книги, гости благожелательно слушали и курили сигары.

— Какая разница, о чем они говорили? — сказал Марк. — Даже если он плохо декламировал, яд ему подсыпали не гости. Нам это не интересно.

Я почувствовала себя уязвленной, хотя поводов для этого не было — ни единого.

— Ах да, по результатам дознания нам же поручено признать убийцей серва, — заметила я, быть может несколько более язвительно, чем требовала обстановка. — Простите.

Но Марк встретил мой выпад спокойной улыбкой, о которую, как волны о гранитную твердь мола, разбивались еще и не такие упреки. Когда Марк улыбался, с ним вообще тяжело было спорить, была у его улыбки такая особенность, замеченная мной с самого начала, но куда более коварная, в чем я уже много раз имела возможность убедиться. Даже Кир не спорил с Марком тогда, когда этот добродушный увалень, смахивающий на большого пса, улыбался.