Иудеи и иудаизм в истории Римской республики и Римской империи - страница 34

Один-два убедительно говорящих проповедника могли сделать немало, как это и видно на примере рассказа Тита Ливия о вакханалиях. Поэтому, несмотря на отсутствие прямых доказательств, можно предположить следующее. Какое-то общение любопытствующей столичной публики с выходцами с Востока по поводу их, восточной, веры вполне могло привести к появлению среди жителей столицы тех, кто быстро оказывался психологически готовым — совершенно не вникая в суть вероучения — поклониться новому божеству. Появление же на улицах Рима алтарей, посвященных какому-то непонятному божеству, не могло не привлечь внимания властей.

Здесь возникает один весьма важный вопрос, однозначно ответить на который уже невозможно. Чем мог привлечь иудаизм римлянина? Вопрос этот тем более интересен, что, за исключением небольшого количества тех, кто по настоящему принимал иудаизм, абсолютное большинство «исповедующих иудаизм» полупрозелитов не имело о вероучении никакого представления. Эти люди вполне удовлетворялись лишь формой — соблюдением тех или иных необременительных для себя обрядов.

Отсутствие же достаточного количества источников и многовековые традиции монотеистической культуры делают крайне затруднительным осмысление политеистического взгляда на мир. Иными словами, можно говорить лишь о более или менее вероятных ответах на этот вопрос. Э. Светлов (см. прим. 26) пишет о том, что римлян привлекал один из аспектов ригоризма — констатация греховности окружающего мира и одновременно нравственной чистоты тех, кто придерживается отеческих законов[170]. В принципе, это звучит правдоподобно: в условиях II в. до н. э. призыв к верности заветам предков мог стать (или показаться) привлекательным, поскольку традиционная римская система ценностей начала размываться.

Весьма вероятно, что на тех или иных жителей столицы могла произвести впечатление непоколебимая уверенность иудеев в том, что их бог — высший и единственно истинный бог. В принципе возможно, что в условиях II в. до н. э. появление в Риме людей, исповедующих такого рода идеи, могло заставить задуматься некоторых римлян, кому же, собственно, они поклоняются: монотеистические идеи в известной мере не были чужды и языческой античности[171]. Однако же надо считаться с тем, что у нас нет для рассматриваемого времени никаких данных, позволяющих определить, что именно могли римляне подумать об иудейской вере вообще и иудейском монотеизме в частности[172]. Такие источники есть только для более позднего времени.

Иными словами, при рассмотрении этого вопроса у нас нет возможности выйти за пределы предположений. Правда, одно косвенное соображение показывает, что во II в. до н. э. распространенность новых верований не могла быть значительной и, следовательно, серьезной угрозы для государства они не представляли. Дело в том, что сторонники восточных и мистических культов изгонялись из Рима не систематически и не регулярно, а лишь в связи с какими-то иными событиями и общим обострением политического положения в государстве. Судя по всему, в спокойные периоды исторического развития подозрительность восточных культов и несоответствие их обычаям предков или забывалась, или — не очень бросалась в глаза. Так, борьба с мистическими культами (вакханалиями) во многом объясняется общей напряженностью обстановки в Риме в связи с процессами Сципионов. Изгнание же иудеев из Рима в 139 г. до н. э. произошло лишь за 6 лет до начала серьезного, далеко не случайного политического кризиса в Риме, с которого начинается период гражданских войн (133-31 гг. до н. э.).

Иной подход, т. е. систематическое преследование иноверцев по высшим идейным соображениям в интересах государства, проявится лишь в христианское время. Во времена язычества ввиду общей веротерпимости общества и государства систематического преследования за веру как проявления государственной идеологии просто не могло быть. Отдельные же факты таких преследований требуют особого объяснения в каждом конкретном случае.