Из дневника улитки - страница 50

Я остаюсь в стороне, потому что не могу поддаться настроению, потому что я все еще в пути и меня тянет засесть за машинку. Разложить в чужой комнате бумаги. Не замечать обоев. Привыкнуть к стулу. Вставить дополнения. Начать.

Речь, которую я пишу в Ноузове, называется «Речь об ограниченных возможностях». Анна сидит с друзьями во дворе. Они слышат стук клавиш. Я выставляю скепсис против веры. Я оспариваю постоянство чего бы это ни стоило. Мне отвратительны любые абсолюты и прочие орудия пыток. Почему я против притязаний на «единственно правильное» и за многообразие. Моя речь сужается. (Здесь, где слово «свобода» торчит комом в горле.) Повсюду кто-то уже побывал и все предопределил. Нет нулевой точки, от которой можно было бы вести счет. Но у истории бывают рецидивы: как из Штрауса и Барцеля образуется Штрауцель — чернота чернее черного. Надо выступить против снова сгущающихся сумерек и за нечто разумное — при всей своей ограниченности — или попытаться, сидя в чешском лесу, написать о добровольцах, работающих в развивающихся странах, и об Эрхарде Эпплере — христианине и социал-демократе, словно живущем в сослагательном наклонении.

Опять грибы. В заброшенной яме находим древесный уголь. Хозяин дает нам оконную решетку, мы жарим на ней свинину, запиваем пивом. У гравийного карьера, использовавшегося и как тир (Бруно насобирал много мелкокалиберных гильз), мы отмечаем наш грустный праздник. Вечером идем в деревню на танцы. Много пьяных, все больше старающихся держать язык за зубами. Мы, чужаки, помалкиваем. Музыка навеяла на чешских солдат тоску и пригвоздила их к столам — некоторые плачут…

Скоро — прямо сейчас — мы уезжаем. Наши друзья стоят, не сбиваясь в кучку. Пытаемся насмотреться друг на друга про запас. Жалкие слова на прощанье. Советы водителю, — ночью, когда музыка заглушала все звуки, с нашего «пежо» украли оба боковых зеркала, фару, задний подфарник и правый «дворник». Мы смеемся чересчур громко, держимся за детей и говорим: «До скорого». Что еще сказать? Анна ищет слова, словно что-то упустила. Мямлит, мучается. Мы больше не говорим об ушедшем времени. (Поскольку роли уже распределены, мне остается роль подбадривающего.) Я говорю: «Может, у нас получится. Может, мы победим, пусть с незначительным перевесом. Тогда давление, может, ослабнет. Я думаю…» И мы уезжаем — с одним зеркалом заднего вида.

Покоя у них не будет. Власти едва ли рискнут всерьез встать на их защиту. Их страхи расщепятся. Все кругом будет крошиться и осыпаться. Никогда они не будут чувствовать себя в безопасности. Они и сейчас уже смешны в своих потугах на веселье.

Незадолго до Дрездена нас нагнала гроза. Анна глушит двигатель. Одному «дворнику» не справиться. Даже Бруно притих — так грохочет гроза. Мы с Анной тоже больше помалкиваем. Наконец выпускаем пар — будто бы в адрес стихии: «Но должна же быть справедливость… Не может же это насилие длиться вечно… Время не вправе переступить через это…»

Потом снова говорим уже без иносказаний: «С очень малым перевесом, Анна. Вот увидишь: на этот раз мы едва-едва…» Но Анна смотрит в отсутствующее зеркальце заднего вида.

Может быть, позднее, когда вы, Франц и Рауль, будете искать цель в жизни, коммунизм даст вам надежду; он жив тем, что вселяет надежду на грядущий, истинный коммунизм.

Поскольку в Германии теория важнее действительности, вы, возможно, когда-нибудь захотите найти выход в той тотальной системе, которая прикидывается, что живет в ладу с самой собой и обещает безболезненные стадии. (Умиротворенное существование.)

Вера может сделать вас прозорливыми по отношению к конечной цели и слепыми к вашим современникам. (Таких твердолобых всего несколько тысяч.)

Вам может показаться, что во имя великой, всеобъемлющей справедливости стоит примириться с временной несправедливостью. (Субъективизм нам только мешает.)

Может статься, что конечная цель для вас будет всем, а желания кучки чехов — ничем. (Мелкобуржуазно.)

Я вправе опасаться, что, когда пройдет время и менее важное окажется трудно осуществимым, вы зададитесь целью достичь освобождения человечества путем построения (подлинного) коммунизма — любой ценой.