Из истории гуситского революционного движения - страница 9

, считал, что (важнейшей силой таборитов являлось крестьянство[52]. Г. Гаупт[53] впервые собрал ценный материал о гуситских откликах в Германии и протестовал против фальсификации истории гуситства К. Хёфлером[54].

В современной западногерманской историографии гуситские войны оцениваются обычно с шовинистических, расистских и реваншистских позиций. Г. Штадтмиллер считает, что это была борьба чехов против немцев. В националистическом и шовинистическом духе трактуют чешское движение и X. Прейдель, К. Кригер и др.[55] В последнее время в таком духе выступает Э. Францель. В. Кун и Э. Францель обвиняют чешских гуситов в грубых насилиях и жестокости, замалчивая деятельность немецких и иных крестоносцев. В духе старой реакционной историографии Э. Францель и В. Ашенбреннёр утверждают, что гуситское движение привело страну к экономическому упадку[56].

Польские буржуазные историки не занимались специально исследованием гусизма в Чехии[57]. Они рассматривали его также, как религиозное, затем как национальное движение. Например, А. Прохазка писал, что «религия и национальность — это два великих фактора гуситизма»[58]. Польские историки интересовались чешско-польскими отношениями в гуситское время, но как отношениями чисто политическими, т. е. в аспекте антилюксембургской политики. Вопрос о влиянии гуситской идеологии на широкие народные массы поляков оставался при этом в стороне. Е. Малечиньская относит в число таких исследователей А. Соколовского, Ст. Смолку, А. Прохазку, автора многих работ в рассматриваемой области. Как и некоторые другие польские историки А. Прохазка признавал положительное значение деятельности Яна Гуса, отмечал наличие давних дружественных чешско-польских связей. Национально-освободительная сторона гуситского движения нередко вызывала симпатии польских ученых, но трактовалась обычно с националистических позиций. Тот же А. Прохазка считал, что в гусизме нашел свое отражение извечный антагонизм славянского мира с немецким. Глубокое социальное различие среди самих чехов и поляков таким путем затушевывалось. Прохазка не чужд идеализации политики Владислава и Витовта в отношении чешских гуситов и называет ее гуманной и патриотичной[59], хотя она объяснялась прежде всего классовыми интересами польских магнатов. Большая часть польских исследователей, писавших о гусизме, относилась к гуситскому движению отрицательно, в частности, под влиянием клерикальных воззрений. Проникновение гуситских идей в Польшу рассматривалось как источник разложения и анархии. В период существования польской буржуазно-помещичьей республики в 1918–1939 гг. отрицательная и поверхностная оценка гуситского влияния в Польше осталась без изменений[60].

Гуситское движение, особенно личность Яна Гуса и его учение, привлекали внимание и русских буржуазных историков, особенно славянофилов. Русские историки Новиков[61], Гильфердинг[62], Бильбасов[63], Пальмов[64], Надлер[65], Клеванов видели в гусизме лишь религиозное движение, стремились во что бы то ни стало доказать, что оно выражало собою борьбу тенденций православия, издавна распространявшегося в Чехии, с католицизмом. Период гуситских войн освещен в нескольких исследованиях русских буржуазных ученых. А. С. Клеванов[66], кроме религиозных мотивов, обратил внимание и на национальную борьбу чехов, которую толковал также националистически, как постоянную борьбу чехов против немцев. В его работе, как и в труде Е. Новикова, указывается па то, что гуситское движение ослабляло папство, католическую церковь и этим самым расчищало дорогу европейской реформации. В объемистом труде И. С. Пальмова[67] прослеживается история вопроса о чаше с теологических позиций. Рассматривая гусизм как движение религиозное и национальное, направленное против всего «латино-германского мира», автор не показывает, что требование чаши было, наряду с другими, выражением социального протеста против чрезмерных привилегий церкви и ее монопольного положения в обществе. Вопреки фактам, Пальмов старался доказать, что чешское движение представляло собою диаметральную противоположность другим западноевропейским реформационным движениям и обусловливалось «влиянием православных греко-восточных преданий»