Из осажденного десятилетия - страница 29

тысячу лет,

пусть освещает дорогу мне

в этой мгле,

в этой, меня обступающей вязкой мгле.

ибо же тьма лежит вокруг и во мне,

ибо же я один в тишине, тишине.

дело к рассвету.

углей чернеет медь,

неразличимо

начинает светлеть.

ПЕСЕНКА ДЛЯ ЖУРАВЛЁВА-2

(о том, чем мы займёмся в посмертии)

Ночь – закрывайте двери и выключайте свет.

Дети боятся чудищ из шкафа

и прочих тварей, которых нет.

Взрослые тоже – войны ли, дефолта ли,

занесённой руки,

но в город уже высаживаются ангелы-штрафники.

Они – охламоны, они – раздолбаи, и даже небо их

не берёт.

И как они там вообще оказались, неведомо им самим.

Но по ночам они десантируются –

который же чёртов год, –

в город, где мы смеёмся, едим и спим.

Один – из Вьетнама, другой – с Афгана, третий –

с одной неизвестной войны,

из развалившейся к чёрту, стёртой с карты страны.

Они не против глотнуть из фляги, они совсем

не любят тоски;

спите, ребята, спокойно: в городе –

ангелы-штрафники.

Чтобы все те, кто живут в шкафу, не вырвались,

не сволокли,

чтобы заточка выпала, чтобы — мимо прошли

патрули,

чтобы однажды сырым рассветом небо бы не прошиб

неотвратимый багрово-чёрный ядерный гриб.

Если ты веришь, что рай – это гетто: тумба, бельё,

кровать,

если привык шататься смерти наперерез,

бери автомат, выбирайся в ночь – попробуй

их отыскать,

и, может быть, будешь принят

в штрафной батальон небес,

навек обречённый вести войну

штрафной батальон небес.

Семье беженцев из Славянска,

ополченцу Жене и их коту

поезд идет прямиком в рай,

по лесам зелёным,

уже прошли по вагонам

пограничные архангелы с автоматами.

небо наползает облаками мохнатыми,

кому пива, сока, воды, орешков солёных.

лето за окном, такое дождливое лето.

в плацкартном закоулке у туалета

больше всего, конечно же, жаль кота,

привыкшего к дому – мяукает перепуганно, серый.

время такое – пора сниматься, переменять места,

ехать в землю обетованную, на север, на север.

там будет мирная жизнь и радость,

там – никакой войны,

никаких раздирающих небо выстрелов;

можно будет заново жить и заново выстроить

домик, полный неба и тишины.

поезд идёт мимо вечернего света,

мимо лесов и росы.

в этом закоулке у туалета –

кот, родители и практически взрослый сын,

девочка в зелёном платье

и мир, откуда они ушли.

и в чемоданах – всё, что с ними останется.

голос гудка – словно крик потерявшейся странницы.

вот они миновали первую станцию

обетованной земли.

кто-то напрягается, завидев над головой самолёт.

кот мяукает, не ест и не пьёт.

конец тут, конечно, будет хороший:

никаких проблем, документов, разрешения на работу,

сразу будет дом, и прежнего нисколько не плоше,

всем – по мешку печенья, кошачьего корма,

и самолёты –

толстые, мирные, и небо – такое большое,

и настоящее мороженое, с настоящим молочным

вкусом.

поезд идёт северо-западным курсом,

кот мяучит, женщина спит, в тамбуре люди стоят,

девочка гоняет проводника за чаем,

кривит губы надменно, скрывая отчаянье,

издалека еле-еле я различаю,

что это я.

ПЕРВАЯ СМЕРТЬ

Кончается музыка. На этой точке внутри-

сердечной инъекцией входит холод,

смертность входит и быть начинает в нас,

начинает существовать. Едь на верхней полке, смотри,

как мелькают в ночи светофоры и фонари.

При наличии точки путь становится ясен и долог,

возникает система координат.

Запах травы свежескошенной, угли на пепелище,

влажная земля разрыта и капли дождя на лице, –

всё это есть сейчас, а больше ничего-то и нет.

И потому становится видно небо

и в нём пламенеющий свет.

Смертность делает мир яснее и чище,

делает старше. Вот ты уходишь по лестнице,

вверх, а я всё смотрю и смотрю тебе вслед.

И потому, перестав быть бессмертными,

перестав быть цветами,

мы становимся – небо и птица,

ручей, и берег, и облака.

Сердце, где поселился холод,

начинает стучать обратный отсчёт.

Лестница, залитая солнцем, тает, растворяется

между нами,

клеверный луг сиренев и зелена река,

и она течёт в одну сторону да течёт.

А ты что такой умный,

как будто бы знаешь точно,

стоит ли умирать,

стоит оно того?

Слушай, не надо лозунгов,

и так-то тошно.

Я-то?

Да я об этом совсем ничего.

Нет, я не знаю.

И ты не знаешь.