Из осажденного десятилетия - страница 4

это не с кем говорить – молчат и ангелы, и демоны,

и валькирии,

Внутренняя Монголия заключает последнее перемирие

с внутренней Атлантидой;

не стой в дверях – проходи.

Этот город, приросший, казалось, к коже – не отодрать,

вдруг становится в одночасье чужеклеточным,

раковым,

роковым.

Отворяет грязные дворы,

осенние канавы,

глубокие рвы.

Не возвращайся в знакомую комнату, не ложись

в кровать,

вино прокисло твое, хлеба у тебя черствы.

Мы, что не знаем имени для того, что у нас внутри,

что не даёт покоя, гонит вперёд, горит,

мы, не знающие родины, –

мы никогда не умрём.

Я ловлю чужих детей над пропастью – день за днём,

заходящее солнце светится янтарём.

Так иди, раскрывая себя ладонью, протягивай –

ветреным сентябрём,

и однажды прилипшая осень лопнет у тебя на плечах –

оставайся наг.

человек человеку – мир.

только лучше гляди, только лучше пойми,

человек человеку – мир,

голубые реки, расходящиеся мосты,

ливнями заплаканные дороги, золотые костры,

шёпот трав и ночные взгляды зверей,

роза на пустыре.

Раз, два, три, четыре и пять,

не гляди мне в глаза, не ходи со мною гулять,

если каждый из нас – это огромный мир,

то, наверное, мой – не пережил войны.

Ядерные грибы, пустые окна квартир,

выжженные кварталы среди тишины.

Раз, два, три и четыре,

нечего делать в постъядерном мире,

нечего бродить в паутине полночных трасс,

нечего искать цветы и зверей,

здесь большая пустыня, оранжев её окрас,

ядовита её земля, уходи скорей.

Раз, говорю тебе, два и три,

уходи, ни слова не говори,

тут сухие реки, оборванные провода,

только черви ворочаются под землей.

Глубоко в колодцах – отравленная вода,

здесь сама земля вызывает тебя на бой.

Раз,

повторяю: раз (слышишь?), два и три.

Вот он, мир, что живёт у меня внутри,

раз, говорю тебе, два,

северный ветер съедает мои слова,

человек человеку – мир,

только мой превратился в небо и облака,

есть ли в нём – живая вода и запах цветка?

Выжженное поле, перекрестье полночных трасс.

Гром гремит над степью – первый его раскат.

Я, закрыв глаза, повторяю в последний: «раз».

Ты идёшь искать.

Это случается, когда с неба

начинают падать мёртвые птицы,

асфальт начинает трескаться, газом сочиться,

ломаются дома,

поднимается тьма всё выше и выше,

вот тогда-то становится видно, как они сидят высо-

ко на крыше

полуразрушенного дома

и пьют из термоса чай,

и рядом, горящая, как свеча,

падает птица.

Слушай, – говорит она, –

а ведь с нами ничего не случится?

Ну, – говорит, – ведь с нами ничего и не может?

Он гладит её по холодной и влажной коже,

говорит: ничего.

Ничего, ничего.

Горизонт ударяет волной лучевой.

Правда, – говорит она, – мы так и будем: последние

дети

на этом потерявшемся свете?

Правда, даже когда закончатся все,

мы будем сидеть на крыше, в этой световой полосе,

и все будет хорошо,

пока не кончится чай?

Оседает пепел у неё на плечах.

А она совсем не плачет,

глядит незряче,

четырнадцатая осень стала такой горячей,

и она на него всё косится, и взгляд у нее щенячий.

Он говорит ей: не бойся и не скучай,

вот сейчас мы допьём этот тёплый чай,

а потом – дорога в огне расступится, и мы с тобою

пойдём,

за калиновый мост, за серебряный водоём,

за далёкие звёзды, что посверкивают глазасто –

прямо в небесное царство.

ПРО ДИМУ ВИНОГРАДОВА

ничего необычного не происходит, нет,

мальчик дима живёт на свете, и этот свет

ну, не то чтобы зол, но не очень-то ласков,

это вам не сказка,

выпить в пятницу не с кем, девочки не дают,

остобрыдший офисный неуют,

и однажды дима решает, что всё – каюк,

дима думает – блядь.

и однажды приходит в офис и начинает стрелять.

те, кто умел от ненависти – молчать,

те вопят, что надо кусаться, а не мычать,

дима пишет: уничтожить людей, как кучу компоста,

и они репостят.

позже будут писать в газетах и соцсетях,

дескать, дима – новый герой, и поднимут его на стяг,

дескать, человек, идущий против системы,

дима поднимается в лифте, его обступают стены,

пистолет дрожит под рубашкой.

страшно.

а другие напишут: он спутал реальность со сном.

что там знают они! как пуст холостяцкий дом,

как потеют ладони, как чёрные туфли жмут,

открывается лифт, поворот знакомый – вот тут.