Из сборника «Поздняя латинская поэзия» - страница 14

Ни гирканийская[19] самка, лишась родного тигренка,

Ни змея под пятой не пышет столь ярою местью!

Попраны клятвы, забыты заветы гостеприимства;

230 Казнь обидчика, казнь жены, казнь сына и внука, —

Все для него ничто! истребить и брата и свата,

Бросить в ссылку друзей — все мало! Весь город, всех граждан

Он бы искоренил, даже имя из памяти выжег!

Быстрая смерть для него не смерть — жестокие пытки

235 Радуют сердце его: темница, оковы, распятье —

Все хорошо, чтоб отсрочить удар! О, ярость пощады —

Злее меча: даруется жизнь в добычу мученью —

Смерть, ужель ты столь малая казнь?! Он взводит наветы,

Он обвинитель, и он же — судья; повсюду ленивый,

240 Он к преступлениям быстр; до самых пределов вселенной

Жертву преследует он, не преграда ему ни палящий

Сириус, ни Аквилон, с снегового свистящий Рифея,[20]

Лютое сердце его терзает одна лишь забота:

Как бы кто не ушел от меча и монаршая милость

245 Как бы кого не спасла. Не смягчает ни старость, ни юность

Сердца его: как росный цветок, голова молодая

Сына пред взором отца склоняет под лезвием шею;

И переживший сыновнюю смерть удаляется старец,

Плащ консулярский сложив, в изгнание.[21] Можно ль оплакать

250 Столько смертей и столько поведать убийств нечестивых?

Слышал ли кто, чтобы в оные дни так были жестоки

Питиокампт у истмийской сосны, Скирон на приморских

Скалах, с медным быком Фаларид и с темницами Сулла?

О, доброта коней Диомеда! О, кроткое счастье

255 Жертв Бусирида! Незлобен Спартак, снисходителен Цинна,[22]

Если с Руфином сравнить! Все скованы гибельным страхом,

Все безмолвно таят в сердцах заточенные стоны,

Все боятся роптать пред настороженною злобой.