Из современной норвежской поэзии - страница 13

цепь совершенного и несовершенного,

заклепанная на щиколотках,

приковала тебя

к безмолвной земной тьме.

Ночами в июне,

когда все - крылья

и синеющий свод.

Сижу спиной к костру,

всматриваюсь

в беззвездную ночь.

- Оборотись! -

говоришь. -

Мне не оживить догорающего костра,

пусть будет светло,

помоги!

Но как оторваться от темноты,

если в шаге от освещенного круга

кто-то бродит и шепчет мое имя

голосом увядшей травы?

Гляди! Темный облик

огромен от неровного света...

И я чувствую прохладные пальцы

твои на моих глазах.

Так и сидим вместе

беззвездной ночью. Два человека.

Пока догорает костер,

и сущее в темноте

медленно приближается. 

Перевод А.Эппеля

Дерево, спокойное и величавое,

могучее и такое беззащитное,

стоит на вересковой пустоши,

думая неспешную терпеливую думу.

Сияет белая береста,

старая сосна

в бесконечной нежности

протягивает бронзовые руки ветрам.

И вот по вереску плетешься ты

с топором и мотопилой

к обреченному на смерть исполину.

- Делай свое дело, палач!

Дерево падает. Беспомощно.

В падении ломает собственные ветви;

Ты остаешься во внезапной тишине.

И пустоте. Свет небесный

обвиняет тебя за содеянное.

Всего минута - только минута! -

визжащей стали, механического единообразия -

и долгая греза природы,

мечтавшаяся сотни весен,

становится крестиком

в реестре врученных повесток.

Сколько дней, думаешь ты,

сколько рождественских вечеров с колокольным звоном...

Глухарь сидел, обхватив мохнатыми лапами ветку,

долбил клювом иней, расправлял крылья, настораживался,

пока в отдалении рыскала охотничья собака.

Густые спокойные снегопады, а в весенние ночи

влажные звезды висели в хвое

и ловчий

пил из ковша Большой Медведицы.

Сколько жизни, думаешь ты,

сколько сокровенной жизни

замкнули годовые кольца!

Сердцевина -

зрачок в недреманном оке.

Так могут кружиться мысли

в печальный осенний день,

когда ветер жалостно бубнит

над вырубкой;

сучья, валежник, свежие пни,

где муравьиный труп прилип к загустевшей смоле,

одно-два поваленных дерева,

которые, падая в пустоту, напоминали

изодранное пулями знамя

на редуте после неприятельского штурма.

Лесоводы - мудрецы - говорят о размерах лесоповала

и очерчивают места порубок

по линейке на карте.

Мы - простецы - ландскнехты трудной работы -

победно идем на штурм

в соответствии с умно разработанной стратегией.

За нами остается порубленная земля;

высотки и гребни

оголяются,

точно ребра большого животного,

растерзанного волками.

Но как же больно,

как больно

быть совестью топора

в столь печальный осенний день.

Перевод А.Эппеля

В опустелые ветреные вечера

петух невнятно кукарекал в потемках

и лес дышал темнотой.

Мать на тропинке во дворе,

маленькая,

согнувшаяся навстречу северному ветру;

а снежинки в свете фонаря

мелькают, как моль.

Синими, озябшими руками

защищала она дрожащее пламя,

и я всякий раз удивлялся,

что ей удавалось спасти

     огонь

от снега и ветра.

Избави меня от старости, господи!

Я не хочу перед зеркалом

искать мечту моей юности

в руинах своего лица.

Хочу, чтобы

мечта умерла в полете,

как дикая птица в когтях у сокола

в высоком морозном воздухе.

Перевод А.Эппеля

Сидим в саду под сиренью.

Пьем кофе. Глядим в газеты.

Греция. Вьетнам. Едим песочные пирожные,

а земной шар неспешно движет нас

под вечерними молчаливыми созвездиями.

До чего мы смахиваем на людей! Но это

чисто внешнее сходство. Внутри же

мы пропитаны смертью. Пустота

грохочет в нас, как крик

в бетонированной шахте.

«Выключи радио. Опять про войну и про голод!»

«Выпей кефиру, тебе полезно.»

«Ты не против, если я попозже уйду в кружок шитья?»

Мы едим песочные пирожные -

прочее нас не касается.

А вдруг знаменитую эту бомбу

сбросят сейчас? Что ж,

ничего вроде бы не изменится -

мы давно уже не живые.

Лес под небом, вереницы покрытых лесом холмов,

выщербленные топором,

похожи на редкозубую челюсть.

Не узнаю

лес моего детства.

В лицах людей,

в птичьем крике и ветре -

что-то потеряно: одиночество

стало одиноким...

Обезлюдевшие усадьбы, постройки,

беспомощно уставившиеся в тебя

черными оконницами. Крапива проросла