Из современной норвежской поэзии - страница 17

точно запах паленой травы,

осеннее небо раскинуло

огромный холодный купол.

Человек,

ты жалок и одинок

среди своих сверкающих, бесполезных вещей.

Когда-нибудь ты откажешься

от грохота пустых слов. Когда-нибудь ты

босиком, с окровавленными ногами, войдешь

в небесную тьму отчаяния.

Услышишь, как звездные лучи холодно звякнут

и смолкнут у тебя за спиной,

подобно стеклянным бусам восточной дверной занавески.

И там,

во тьме, за самыми дальними звездами,

ты сожжешь своего последнего кумира

и ногой разбросаешь золу

и создашь божество.

Снова.

Я не верю, что в первое утро

бог сказал:

Да будет свет.

Сила, повелевающая вселенными,

не пользуется человеческими словами.

Когда тьма сдавит тебе горло

и Юпитер в пустоте обратит

свои вечные льды к твоему сердцу,

тебе вспомнится только то,

чего ты так и не сказал.

Перевод Ю.Вронского

Когда было особенно трудно -

в зимние дни, жесткие и холодные,

как стертые стальные полозья, -

ко мне явились слова, точно

горький вкус в сердце.

Северный ветер

леденяще выл над болотами,

чисто подметая кочки,

и на них начинала сверкать замерзшая клюква,

матово-красная и горьковатая,

как будто небеса истекали кровью.

Время идет к вечеру.

Я останавливаюсь и опираюсь

о каменный знак на освещенном закатом холме

и долго смотрю на восток,

где синие утренние вершины

погружаются в сумерки.

А потом снова шагаю на запад.

Снимаю звезду с неба

и несу ее в руке, как фонарь,

освещая самую глубь ночной земли,

где моя видимая оболочка

скоро растворится и развеется,

как дым, подхваченный ветром.

Но звезда, которую я несу,

будет светить тебе

долго-долго,

вися на западе над самой вершиной.

Поздним осенним вечером

я возвращался из леса после сбора ягод.

Я видел, как из-за горной гряды на востоке

медленно поднимался Орион. Наконец великан

уперся своим правым серебряным башмаком

в вершину над Глухариной скалой. И замер,

задумчиво подняв левую ногу,

перед тем как шагнуть по синей дороге на запад.

Ранним летним утром

я лежал в траве на покосе.

Надо мной раскинулось июньское небо,

непостижимо светлое и пустынное.

Я как будто плыл в синеве,

подобно фигуре с форштевня погибшего судна.

Сквозь колышущуюся зеленую траву

я видел низкий месяц.

И глаза мои увлажнились от счастья,

когда сосновая шишка

стала тереть мне между лопатками,

заставив меня отодвинуться.

То, чего ты не смог сказать,

живет рядом с тобой.

Твоя жгучая тоска пылает в твоих руках,

ты - центр освещенного круга,

в котором лица вещей кажутся ближе

и вместе с тем дальше, словно они стоят

с дымом лесных пожогов в глазах

и смотрят на звезды.

Когда час мой пробил,

я сложил все вещи в рюкзак

и отправил свое тело

из леса домой,

но душа моя навсегда осталась там,

в лесном одиночестве. И стихи мои

пьют корнями силу и соки

из каменистой почвы Фьеллскугена.

Если летним вечером ты остановишь машину

и выйдешь на избитый волнами берег

озера Верен, я увижу тебя

глазами леса

и ты услышишь, как я обращаюсь к тебе

тихим голосом лесного шелеста.

Я пишу о праздничном великолепии вечернего неба,

вознесшегося над приземистыми буднями,

я прикасаюсь к гуще сосновых веток

осторожными пальцами ветра.

Тебе никогда не утолить

свой вечный словесный голод, никогда

не выразить голос, витающий

в безмолвии вещей.

Случалось, ты находил верное слово, но

этот праздник длился недолго

и не мог насытить тебя,

так лисица, упорно разгребая наст,

хватает наконец тощую полевую мышь -

и жадно глотает крохотный теплый комочек

среди белой вечности

зимнего голода.

Шорохи леса - это

мысли души,

покинувшей свою оболочку

и летящей

по звездным тропинкам Вселенной.

Эта могущественная душа всего сущего

думает день и ночь

и о мышиных следах на свежем снегу,

и о связи планет с Солнцем,

и о вечности,

не прибегая

к корявым человеческим словам.

Моя захолустная жалкая жизнь -

пламя спички,

что трепещет испуганно

ветреной ночью,

прикрытое ладонью господней.

Зато при свете этого робкого огня

я видел ладонь

господа бога.

Она была жесткая, грубая

и натруженная,

как ладонь человека, поднявшего целину,