Из страны мертвых. Инженер слишком любил цифры. Дурной глаз - страница 32

Доктор теребил мочку уха, не спуская глаз с Флавьера, который никак не мог как следует повязать галстук и оттого нервничал.

— Вы пьете, не так ли?

Флавьер пожал плечами:

— А что, заметно?

— Это ваше дело, — ответил доктор.

— Да, выпиваю, — признался Флавьер. — Жизнь — штука непростая.

Доктор неопределенно повел рукой. Он уселся за стол, отвинтил колпачок авторучки.

— Ваше общее состояние оставляет желать лучшего, — заключил он. Вам необходимо отдохнуть. На вашем месте я бы поехал на Юг. Ницца, Канны… Что касается ваших навязчивых идей… тут нужно показаться специалисту. Я сейчас напишу записку своему коллеге, доктору Баллару, обратитесь к нему.

— Как по-вашему: это серьезно?

— Покажитесь доктору Баллару.

Перо заскрипело по бумаге. Флавьер вытащил из бумажника пачку купюр.

— Пойдете в отдел снабжения, — сказал доктор, не прекращая писать. — По этой справке будете получать дополнительную норму мяса и жиров. Избегайте волнений. Никакой переписки, никаких дел. С вас триста франков. Благодарю.

Он проводил Флавьера до двери и впустил очередного пациента. По лестнице Флавьер спускался весьма недовольный результатом визита. «Покажитесь специалисту!» Психиатру, который вытянет из него самое сокровенное, вынудит его рассказать все, что он знает о смерти Мадлен. Нет, это невозможно! Уж лучше ему продолжать жить со своими кошмарами, каждую ночь во сне блуждать в запутанных галереях мира, населенного нечистью, взывать к кому-то во тьме… Впрочем, в этом наверняка повинна африканская жара, тамошнее пылающее солнце. Тут он излечится от всего этого.

Подняв воротник пальто, он пошел в сторону площади Терн. Он не узнавал Париж, все еще тонущий в зимних туманах; пустынные проспекты, по которым сновали одни только «джипы», казались ему незнакомыми. Он чувствовал, что на фоне послевоенной бедности выглядит одетым чуть ли не с вызывающей роскошью, и ему было не по себе. Шел он быстро, как и остальные прохожие: время, когда люди могли позволить себе гулять, еще не вернулось. В серой мути едва угадывались очертания Триумфальной арки. Все вокруг было окрашено в цвет прошлого, в цвет воспоминаний. Не лучше ли было остаться там, в Африке? Чего он ждет от этого паломничества? У него были другие женщины: раны зарубцевались. Мадлен превратилась в призрачную тень…

Он зашел в «Дюпон», облюбовал столик у окна. Из посетителей здесь было лишь несколько офицеров, затерявшихся в огромном зале. Тишину нарушало только посвистывание кофеварки. Унылого вида официант с почтением взирал на его пальто из дорогого драпа, на замшевые ботинки на натуральном каучуке.

— Коньяку, — бросил Флавьер. — Настоящего!

Делать заказ в кафе и ресторанах он научился негромко и отрывисто. Это, да еще, пожалуй, страдальческая маска на лице на официантов действовало безотказно. Принесенное он выпил залпом.

— Недурно, — одобрил он. — Повторить.

Флавьер швырнул купюры перед собой на стол — еще одна привычка, приобретенная в Дакаре. Деньги он бросал с презрительным видом, словно говоря: «Вы все передо мной в неоплатном долгу — черт с вами, хватайте еще и это!» Скрестив на груди руки, он созерцал золотистую жидкость, так хорошо пробуждавшую видения. Нет, Мадлен не исчезла. Она продолжала мучить его с тех пор, как он уехал из Парижа. Есть лица, которые забываются, стираются в памяти; время обгладывает их, как изваяния на соборах, чьи щеки, лоб постепенно теряют былую форму, подобие жизни. Она же стояла у него перед глазами как наяву. Послеполуденное солнце ушедших дней окружало ее ярким ореолом. Последний ее образ — образ Мадлен, лежащей в луже крови на кладбищенской земле, — стерся, потускнел, превратился в докучное воспоминание, которое не составляет труда прогнать. Зато другие, все другие ее образы были, словно по волшебству, яркими, четкими, притягательными. Сжав в руке стакан, Флавьер замер в неподвижности. Почти физически ощущая теплынь того мая, он видел тогдашний хоровод машин вокруг Триумфальной арки. Вот подходит она с прижатой к боку сумочкой — под вуалью глаза кажутся темнее… вот она склоняется над перилами моста, роняет в воду алый цветок… рвет письмо в мелкие кусочки, которые тут же подхватывает ветер… Флавьер выпил, тяжело облокотился о стол. Он уже стар. Что у него впереди? Одиночество, болезни… В то время, когда выжившие стараются склеить осколки разбитого войной очага, восстановить разрушенные связи, строят планы на будущее, ему остается лишь ворошить золу. К чему тогда отказывать себе?..