Избранное - страница 14

В доме царило радостное оживление: зарезали овцу, и теперь все семейство было поглощено приготовлением пищи. Распростертая на столе красная туша еще дымилась, наполняя комнату запахом свежего сала. Хозяйка дома, Лина, маленькая сухая женщина с постоянно озабоченным выражением темного морщинистого лица, отрезала большие куски, обваривала их крутым кипятком и аккуратно укладывала в котел, наполовину вмазанный в плиту. Мясо громко шипело, и в воздухе распространялся резкий запах чеснока и подгоревшего сала.

Запахи свежего мяса, чеснока, жареного сала разжигали нетерпение всех домочадцев и подгоняли их. Маленькая девочка толкла чеснок в деревянном блюде, старший сын, Никулае, которого и искали Ана и Мариука, усердно скреб овечью шкуру, растянув ее на палках, связанных в виде двойного креста. Вторая девочка, постарше, просеивала кукурузную муку через крупное сито, чтобы поменьше оставалось отрубей. Другой подросток, присев на корточки возле печки, топориком мелко раскалывал поленья и подбрасывал в огонь тонкие щепочки, чтобы сильнее разгорался. А самый маленький мальчик кричал изо всех сил, суча и ручками и ножками, в люльке, подвешенной к матице.

Появление женщин не помешало семейству заниматься своим делом.

— Добрый вечер! — поздоровались гости.

— Доброго вам здоровья! — ответила Лина и протянула им по очереди шершавую, с вздувшимися венами руку, поспешно обтерев ее о жесткий передник из мешковины. — Садитесь!

— Мы ненадолго. Нам бы с Никулае поговорить.

— С Никулае? А о чем? Нам можно узнать? — грубо и быстро спросил Гаврилэ Томуца.

Его можно было бы назвать маленьким, если бы не плечи, широкие и сильные, и выпуклая могучая грудь. Он упер в пояс свои огромные, с добрую кувалду, кулаки и из-под нахмуренных бровей устремил на женщин подозрительный, беспокойный взгляд.

Никулае не оставил своего кропотливого и ответственного занятия. Когда женщины вошли, он только поднял глаза и сейчас же опустил их вниз, к шкуре, которую осторожно растягивал, стараясь не порвать. Он весь залился краской, но не сделал ни одного движения, которое показало бы, что он слышал, о чем идет речь, и что он имеет свое мнение по этому вопросу.

— Да про нашу ячейку, — смущенно пробормотала Мариука, сбитая с толку неприязнью, прозвучавшей в голосе Томуцы, не понимая, что поздний визит двух молодых женщин — дело странное и неуместное в глазах отца двух подростков — одного восемнадцати, а другого шестнадцати лет, — и что только древний закон гостеприимства не позволил ему высказать то, что он думает.

Она поняла это только тогда, когда Томуца, все так же пристально глядя на нее, пробурчал нараспев:

— Ага-а-а?.. Про ячейку? Та-а-к… И это секрет?

— Нет! Не секрет, — быстро ответила Мариука, уязвленная подозрением Томуцы. — Пусть завтра утром Никулае придет в клуб.

Никулае исподтишка бросил удивленный взгляд на женщин, но, увидев, что отец стоит все так же хмуро и неподвижно, снова склонился над шкурой.

— А кто пойдет в лес за дровами?

— Завтра, кажется, воскресенье.

— Ну и что? По воскресеньям людям есть не нужно, что ли?

Ана перебила его, обратившись к Никулае:

— Если у тебя будет время, приходи.

Никулае и на это не ответил, но прервал работу и, красный до ушей, рассматривал свои руки.

— Если будет? Не будет у него времени. Чего ему там делать? Он не заведующий! Если б там было что посмотреть, пошел бы и он.

Мариука потеряла терпение. Она сделала Ане знак — пора, мол, уходить. Ана кивнула:

— Спокойной ночи. Мы пошли!

— Да куда вы торопитесь? — равнодушно спросила Лина. — Даже не посидели. Посидите, ведь не за сватами вам бежать.

— К ним сваты сами придут, девушки они красивые, работящие. Дай вам бог здоровья.

— Спасибо, спасибо.

— Ну а теперь доброго вечера.

— Всего доброго!

Они вышли, ослепленные тьмой безлунной ночи. Взявшись за руки, они шли на ощупь, пока не привыкли к темноте.

— Ну, что скажешь? — через силу улыбаясь, спросила Ана.

— Что скажу? Пойдем дальше. Не все такие сосунки, как этот Никулае!

Двор Ромулуса Пашка не был огорожен. Да и двора-то не было. Непролазные заросли терновника и чертополоха подступали к самым стенам. В этих зарослях затерялись курятник, свинарник и стойло, сплетенное из лозняка и обмазанное снаружи глиной. Несколько тропочек соединялись перед дверью в сенцы на вытоптанной площадке — это-то и называлось двором. Большой плоский, почти круглый камень, подпертый четырьмя кольями, заменял стол, возле него торчала высокая рогулина, на которую летом вешали горшки и кастрюли. Каждую весну под окнами расчищался кусочек земли, и девушки сажали там цветы, устраивая нечто вроде садика, который к осени сплошь зарастал чертополохом.