Избранное. Романы - страница 18

Вспомнил сейчас Сарыбала о том случае, и еще больше заныла спина. А что скажет отец? Он не пожалеет. «Кости мои, мясо твое», — заверил он Жаксыбека, когда отдавал сына учиться. Дескать, пори его сколько хочешь, лишь бы кости остались целы. Пожалеть может только одна бабушка. Тех, кто плачет, она успокоит, кто печалится — развеселит.

Сарыбала пошел к ней.

Бывшая вдова Ахмета, сейчас она жена Махамбетше. Первый ее муж, славный Ахмет, умер в молодости. От Ахмета и его отца Кадыра, главы племени куандык, она научилась многому.

Бабушка сидела на полу, расчесывала шерсть. Возле нее — большой стеклянный сосуд с насыбаем. Она никогда не скупится, как Махамбетше, насыбай у нее берут все. Увидев мальчика, бабушка улыбнулась. Сарыбала показал ей исхлестанную спину, и бабушка гневно сказала:

— Натянула бы я на его голову собачью шкуру, будь он хоть святой, а не только мулла! Не плачь, жеребеночек мой. Даже враг не исхлестал бы так. Несчастный, лучше бы учил умом, чем палкой! Наш Билал собирается ехать в русскую школу. Ты поедешь?

— Ага отпустит?

— Твой ага тоже недоразумение. Егинай, сын ничтожного Кемельбая, выбился в люди, потому что знал русский язык. Нельзя забывать мусульманские правила, но учиться теперь надо по-русски. Волостными будут назначать только тех, кто говорит по-русски. Надо стать хотя бы толмачом. Посмотри на толмача волостного старшины Абдурахмана — он командует своим правителем. Счастье связано с богатством, милый, а богатство тает так же, как и слава уходит. Однажды знаменитый акын Шуже в горячке словесного состязания упрекнул главу рода кипчак, уездного начальника Ибрая в том, что он «происходит из башкир», — продолжала старуха. — Тогда Ибрай заметил: «Если есть рядом река, зачем искать колодец в другом месте? Если человек прославился умом, зачем упрекать его происхождением?» Постарайся сам выйти в люди. Благодатная река в наше время — это русская наука.

Заговорив об ученье, Джамила долго рассказывала о знаменитом Авиценне. Мальчик, улегшись на животе и подперев обеими руками подбородок, весь превратился в слух.

Бабушка и сама не знала, что правда, а что выдумка о легендарном ученом. Авиценна будто бы учился где-то под землей. Пока кончил ученье, ногти у него выросли, борода дошла до пупа, волосы свисали с головы до колен. Когда он появился на земле, толпа с презрением назвала его дьяволом и стала преследовать. Но он ускользал как угорь: то улетал в небеса, то пропадал под землей, исчезал под самым носом преследователей. В изгнании он всюду творил только добро — больного вылечивал, заточенного освобождал, обиженного защищал…

Когда бабушка замолчала, Сарыбала мечтательно вздохнул. Если школа Турлыбая и русский язык возбуждали в нем только жажду познания, то образ Авиценны зажег в нем глубокую страсть к чудодейственной, всесильной науке, несущей людям добро и свободу. Он задумался настолько, что даже забыл у бабушки свой драгоценный асык архара. У юной души силы — как у воробья, зато мечты — как гора.

Трудной была жизнь елибаевцев на землях рода сикымбай. Выдались тяжелые годы. Чума истребила всех коров. В год Свиньи[6] жестокий джут унес множество овец и лошадей. Чего много стало в аулах, так это костей погибшего скота да голодных людей. Справедливая барымта[7] превратилась в повседневное воровство. Яхия, Камен, Турсунбек, Бакибай стали профессиональными конокрадами.

Бедные голодные елибаевцы, рыская в поисках своего же скота по чужим загонам, становились невольными ворами. В шести аулах Махамбетше не воровали только единичные семьи. Одна из них — семья Мустафы. Мустафа еще раз съездил в Мекку и стал еще большим аскетом и все чаще говорил о загробной жизни. Многие бедняки, по примеру украинских переселенцев, занялись земледелием.

Чума и джут оставили Мустафе единственного серого куцего. На нем можно было пахать, но хаджи, как и большинство сородичей, сторонился «грязной» работы. В тяжелые дни для Мустафы сын его друга Торгаута, умершего в Мекке, Аманжол, привел ему корову с теленком. Скончавшийся на девяностом году Торгаут завещал отправлять моление Мустафе, а не бесчестному Жаксыбеку, хотя тот и мулла. По завещанию, в хозяйстве Мустафы прибавился еще рыжий конь, на котором ездил сам покойный. Рыжего скоро обменяли на дойную корову и двух годовалых телок, Мустафа теперь успокаивал себя: «Слава аллаху, дети мои пьют молоко, ездят на лошади, живы-здоровы, а телки вырастут в коров и принесут телят».