Избранное. Том первый - страница 24
...А Володей плыл и думал, что ожерелье-то зря заложили. Ещё и товаров в долг набрал. Нет уж, не родился купцом, так нечего и браться за это. Придётся рухлядью возмещать товары, взятые в долг у Гарусовых. Путь до Учура далёк, а хлеб весь вышел. Казаки питаются рыбой да сараной. Потап животом мается. Ему бы хлебца...
Стешка рассеянно черпанула вместо окрошки соль, ойкнула, насмешила всё застолье. Васька заржал, получив от матери ложкой по лбу. Но и сама Фетинья не удержалась и фыркнула. Даже строгая, старого толка Ефросинья прикрыла ладонью редкозубую усмешку.
- Мамк, ты эдак все ложки поувечишь, – сказал Васька. – Лоб-то у меня железный, отласовский!
Григорий помалкивал, тоже что-то таил, и недомолвки каждого из этих людей делали их странно схожими. Все они напоминали детей, играющих в секреты. Но у Ефросиньи с Григорием один из секретов был общим.
– Гриня, – сказала однажды Ефросинья, – хошь, сведу тебя со святым человеком?
– Сведи, – осторожно оглядываясь – не слышит ли кто из близких, – кивнул Григорий. Давно жаждавший подвига во славу Христову, родился он не воином, не служилым человеком. И хоть грамотен был, определён счётчиком в приказную избу, но грубость тамошних нравов, беззастенчивый мат, ложь приказных, низкопоклонство, лесть и угодничество его корёжили. К тому же и сотник, ведавший ясашным столом, Гарусов, на дух его не выносил. Всё, что ни случалось, валил на Григория, и воевода, как правило, тяжко страдая с похмелья или после падучей, не разбирал ни правых, ни виноватых и кулаков не щадил. Григорий приходил со службы приниженный и жалкий, недобрым словом поминая братьев, определивших его сюда. Он уже не раз помышлял удрать куда-нибудь в леса, где, по слухам, скрывался старообрядческий скит, жаловался на участь свою Ефросинье. Старуха молча вздыхала, повторяя прискучившую фразу: «Бог терпел и нам велел». И вот, наконец, обмолвилась, что в остроге объявился святой человек, железоносец, который будто бы и основал тот самый скит.
Святой человек оказался матёрым жилистым мужиком с дико горящим зелёным взором, с мощным и гулким голосом. Грудь и спина у него горбатились. Под крапивной сутаной гремели железные плиты пуда по два, на волосяном поясе болтался огромный крюк.
– Стой! – велел он Григорию, прицепив конец распущенного пояса к петле в потолке, приглядел место. – А я сяду. Не помню, когда и сидел. В пути был... Из Киренской пустыни бежал... Мучили там шибко.
– Благослови, батюшко! – бухнулась ему в ноги Ефросинья.
Старец грозно взглянул на неё, свёл брови к тонкому переносью. Брови вдруг вскинулись удивлённо, в глазах сверкнуло воспоминание.
– Мужняя ли ты? Сказывай! – сурово взглянул на неё старец. Гремнули тяжкие, давящие к лавке плиты, заскрежетал крюк о кольцо. Глаза смежились: видно, святого человека клонило ко сну.
- Была мужней... Да мужа мово, как и тебя, в пустыни мучили... По слухам, за кордон бежал... А может, помер, царство ему небесное.
– Грешишь? – оживая, пытал старец.
- Грешна, отец. Посты мало блюла... от постной пишши воротит... кровь горлом идёт...
- То не кровь, то грех твой изливается кровью. Сыр, масло, мясо даже в годовые праздники не вкушаю... А вот хожу, бог терпит. Вериги ношу в четыре пуда. В монастырях, из коих бегаю, блуд, ересь, мясоеды кукишем крестятся...
Ефросинья истово заколотила лбом подле огромных его босых ступней, на которых крючились страшные чёрные ногти.
«Совсем одичал человек!» – с осуждением прикусил губы Григорий.
- На-ко вот, постегай сего отрока! – старец развязал суму дорожную, достал свитую из жил плеть. – Грешно думает обо мне... После он тебя постегает. Шибче, шибче! – прикрикивал он, когда Ефросинья робко коснулась Григорьевой спины. Дрогнув от окрика его, старуха огрела Григория изо всей мочи, но и этого старцу казалось мало.
– Вот как надобно, – отняв плеть, ударил с потягом, с первого же удара разорвав вместе с рубахой кожу до крови. – Стой и не гнись! Боль и страдания – юдоль наша... перед страшным судом. Грядёт он, грядёт! Жгите, дети мои! И глядите, как я себя жгу! Тоже щадил себя поначалу... Теперь же сама плоть истязания просит.