Избранное. В 2 томах - страница 40
И хотя Зилафу в иные ночи удавалось преодолеть стену между ними, яд презрения, убивающий страсть, все глубже проникал в чуткую душу молодой женщины.
А он ничего не замечал. И поскольку Матильда, которую можно было оскорбить или обидеть, но нельзя было развратить, еще не помышляла о разрыве, жизнь их внешне текла по-старому. Матильда не была склонна к быстрым решениям.
Однажды, вернувшись с приема раньше обычного, Матильда застала в гостиной Паули. Положив обе руки на набалдашник трости, пастор неестественно прямо восседал на одном из их неудобных дубовых стульев с высокой спинкой. Он озирался вокруг с видом человека, решившего ничего не покупать в этом мебельном магазине. Паули даже не снял шляпу.
Матильда радостно обняла его и расплакалась. На секунду ей показалось, что вновь вернулись последние денечки ее девичьей жизни. Она никак не могла унять слезы.
— Почему же ты плачешь, детка? Почему?
— Потому что я тебя вижу. Только поэтому!
Вся сияя от радости, она взглянула на пастора и увидела в его добрых глазах ту же радость.
Паули отступил на несколько шагов, чтобы получше разглядеть сестру, а Матильда, улыбаясь и плача одновременно, смотрела на него, вспоминая, каким ребенком была она в те времена, когда гостила в пасторском доме.
— Ты просто красавица, — воскликнул Паули, стараясь разглядеть на мягком лице Матильды новые черты, присущие лишь зрелым женщинам.
Покраснев, Матильда опустила ресницы, и две большие слезы чуть было не поведали Паули всю историю ее брака.
— Видишь, как я радуюсь твоему приезду, — поспешно сказала она.
Паули было многое дано, но женское сердце оставалось для него книгой за семью печатями. Он ответил Матильде радостной, сияющей улыбкой.
— Сегодня у нас праздник. И мы должны отпраздновать его вместе. Только по-настоящему! Для этого я и приехал сюда.
Матильде вдруг показалось, что в ее монотонной, серой жизни появился какой-то просвет. Она сразу же отправилась в парикмахерскую. В первый раз в жизни.
Высушив Матильде голову под сушилкой, парикмахер обеими руками поднял к свету волнистую тяжелую массу волос, отливающую бронзой.
— Краска держится хорошо, и цвет очень красивый, — сказал он…
Когда парикмахер узнал, что эти волосы окрасила сама природа, он не мог прийти в себя от изумления.
Но потом все же заметил, что все дамы теперь носят короткую стрижку. Не пожелает ли Матильда остричься?
Матильду рассмешило выражение ужаса, которое появилось на ее лице. По ее просьбе парикмахер уложил туго заплетенные толстые косы в два ряда; все сооружение, напоминавшее половинки пустого кокосового ореха, поставленные друг на друга, закрывало затылок Матильды и ее шею до самых плеч.
Работа эта потребовала немало времени и искусства. За последние три года Матильда ни разу не смотрелась так долго в зеркало. Зато теперь она основательно изучила себя. Она, как и Паули, заметила что-то новое в своем мягком белом лице, на котором выделялись яркие, строго очерченные губы. Серые глаза смотрели задумчиво, а белые щеки, казалось, были окружены душистым облачком, находившимся в беспрестанном движении, как мельчайшие пузырьки в игристом вине.
Матильда вдруг вспомнила перрон, изумленную четырнадцатилетнюю девочку у зеркальца автомата, выбрасывающего шоколадки, и растроганно сравнила худенькое иссиня-бледное личико подростка с ясным лицом женщины, озаренным тихим светом той сказочной звезды, которой нельзя дать погаснуть. С удовлетворением Матильда облизнула губы кончиком языка.
У витрины цветочного магазина она остановилась и прочла цену на бумажке, прикрепленной к белым орхидеям. В испуге она стала подсчитывать свои ресурсы. В этом месяце она уже купила сначала две, а потом еще три тарелки и сходила к парикмахеру. Нет, орхидеи ей не по карману — она не в силах выкроить из своего бюджета так много денег на непредвиденные расходы. И Матильда выбрала три самые красивые белые камелии.
Хорошо сшитый фрак великолепно обрисовывал крепкую фигуру Зилафа. Зато Паули напоминал сзади ворону с подрезанными крыльями. Мать Паули выпустила рукава его фрака сантиметров на десять, и они стали ему как раз впору, но когда пастор садился, ему не приходилось приподнимать фалды фрака.