Избранные рассказы - страница 8

— Прекрасно… Досконально… Посмотри, Рувим, на мой лоб… Вот рубец! Это я тогда сильно поранил лоб. На всю жизнь знак остался. Родной… Это было семьдесят лет тому назад.

Отец в субботу при обеде пел:

Рувим не сводил глаз с полковника. Слушал, как завороженный.

— Родной… Рувим…

— Гершалэ… Братец мой…

Старые бросились друг другу на шею и оба захлипали, как малые дети.

Мы все выскочили из кладовки, ошеломленные, пораженные, взволнованные. Нам всем казалось, что это сон. Полковник познакомился со всеми нами. Тетя сняла с него шинель. Сверкнули золотые эполеты, пуговицы, медали… Все это было необычно и очень интересно.

Полковник гладил нежно натруженные руки родного брата, его обросшее сморщенное лицо и заглядывал ему глубоко в глаза.

— Перед смертью пришлось увидеться, — говорил он. — Теперь зовут меня Александр Петрович Либеров. Но в душе я прежний Герш Абрамович Либерман. Будучи мальчиком, били меня, пока не согласился креститься. Потом меня отдали в школу: я был способный мальчишка, хорошо учился. Стал военным и за много лет службы дошел до чина полковника. Теперь я в отставке. Живу в Вильнюсе. Дети, внуки. И всю жизнь из сердца тянулась ниточка сюда, в Долгиново. Нашелся браток. О, господи…

И полковник снова бросился Рувиму на шею. Оба деда снова захлипали. Старческие слезы лились из их глаз тоненькими мутными струйками.

Мы все были очень взволнованы. Тетя плакала вслух — больше чем старые.

Пытливым детским глазом я искал сходства двух старых Либерманов. Сходство было большое в чертах лиц, в голосе, в фигурах.

Вдруг открылась дверь, и три человека: хозяин постоялого дома, староста мещанской управы и могильный сторож внесли три корзины, набитые чем-то тяжелым. Они попросили у тети свежую скатерть на стол и начали доставать из корзин бутылки с вином и разнообразные закуски. Старый Рувим, дядя и тетя оделись в праздничное, а полковник почувствовал себя в доме хозяином. Рассадил нас всех вокруг стола и что-то шепнул на ухо могильному сторожу. Тот вышел и позвал в дом городскую капеллу: цимбалиста, бандуристов и скрипача. Они ждали на улице. Старинная субботняя застольная песня на древнееврейского языке.

Музыканты заиграли, как на свадьбе.

— Зачем было так пугать весь городок? — спросил жестянщик Рувим брата.

Полковник обратился к старосте мещанской управы:

— Объясните!

Староста пояснил, что в Долгинове много Либерманов. Нужно было досконально разведать обо всех Либерманах, копаться в старых архивах, иначе несколько десятков Либерманов запутали бы дело. Каждому хотелось бы иметь родственника господина полковника.

Полковник перебрался к Рувиму на квартиру и жил здесь целую неделю. Тетя уступила ему свою каморку. О старом кантонисте[17] начали распространяться легенды по всем окрестным городкам.

Становой пристав целую неделю никуда не показывался. Ему было стыдно за свой страх. Он был обижен на старого полковника: приехал к какому-то оборванцу Рувиму на кугель[18]…

В ту же осень меня отдали в долгиновский иешива. Три года плавал я в мертвом море талмудичных наук. Талмуд давно омертвел. Нам, подросткам, было скучно читать тексты, написанные две тысячи лет тому назад на древнееврейском и халдейском языках.

Иешива помещался в огромной синагоге, где три раза в день молились местные обитатели. Здесь же находилось до пятидесяти иешивотников в возрасте от 12 до 20 лет. Каждый сидел перед специальным «штэндером»[19], на котором лежал фолиант[20] Талмуда. Глава Иешивы («рош-гашива») определял каждый день новый раздел текста для самостоятельной читки. По четвергам рош-гашива проверял, как хорошо иешивотники усвоили текст. Останавливались над каждым абзацем. Происходили длинные рассуждения, дискуссии. Рош-гашива задавал закавыристые вопросы. Изучать Талмуд мне приходилось самостоятельно по многочисленным комментариям к главному тексту. Комментарии создавались на протяжении долгих веков учеными талмудистами. Между собой они вели споры, противоречили друг другу. Главный текст обрастал комментариями. Штэндер напоминает по виду пюпитр для нот, только более массивный и с коробкой, словно толстое бревно. Кроме того, главный текст не имел знаков препинания. Язык Талмуда лаконичный и очень тяжелый. Все вместе взятое создавало большие трудности для иешивотников. Кроме того, комментаторы Талмуда по несколько раз на каждой странице делали ссылки на другие тома Талмуда.