Избранные стихотворения и поэмы (1959–2008) - страница 13

Хоть так: за праздничный разбой

муж на год осужден, условно,

о чем жена, само собой,

жена жалеет безусловно.

Что ж до другого и других,

тут все осталось как и было,

волна прошла – и омут тих.

Когда же снова накатило,

а проще говоря, когда

сошлись в ближайшую субботу

обмыть решение суда,

то штучкам не было и счету,

и разговор на свежачка

пошел опять вокруг бутылки,

вокруг клейменого бычка

и перца в экспортной горилке,

и от соленых огурцов

и дуализма Оригена

вплоть до сионских мудрецов

и до Тейяра де Шардена –

так, слово за слово, опять

пошли талдычить суд да дело,

но сагу эту повторять

нет смысла, да и надоело.

Не все ль равно мне, кто жених,

кто муж и чья жена невеста,

когда и я не лучше их,

и все мы из того же теста:

одна душа и две души...

Задев за провод оголенный,

попробуй связно расскажи,

что только дьявол да влюбленный

и могут знать (а может, нет?),

тут хоть костьми дорогу вымость,

но что ни год – стеченье бед,

нечаянность, неотвратимость –

все вдруг, и каждый отражен

в другом с рожденья и до смерти,

а потому один закон

и твари мыслящей, и тверди.

И пусть от внутренних прорух

готов сквозь стену проломиться –

как от болей мрачится дух,

так от болей и прояснится.

Все это жизнь, и высший суд

не свыше нашего незнанья.

Но сны... куда они зовут?

о чем они напоминанье?

Но то, что меж тобой и мной,

что это? только ли разгадка,

лишь отсвет сущности иной

иль жар, палящий без остатка?

Но и в подончестве людском,

средь всякой шушеры и швали

что значит жажда об ином

лице, обличье, идеале?

А вдруг и помыслы и сны

в нас проступают, как о Боге

неопалимой купины

пятериковые ожоги?..

1976-1980

Проснувшись, и в сознанье приходя

с трудом, и в темноте соображая,

что со своей женой лежит, хотя

жена могла быть рядом и чужая,

и то, что он лежит не где-нибудь,

а в собственной постели, на кровати,

вдвоем с женой, а ведь еще чуть-чуть –

и мог бы очутиться в результате

не здесь, где он очнулся в темноте,

а где-нибудь в подъезде повалиться

или в сугробе, неизвестно где,

а мог и вообще не пробудиться,

а если и проснуться, не понять,

где: в вытрезвителе иль на вокзале

на этот раз, и хорошо кровать,

а то бы лавки, нары, вот бы стали

допытываться: кто? да тыкать в грудь,

да личность выяснять, слюнявя палец,

и разве объяснишь кому-нибудь

хоть что-нибудь, и ладно бы мерзавец,

а то ведь свой же брат, но с кобурой

на горло брал бы, а уж горло точно

как у царь-пушки, поглядишь: герой!

и морда – во! – недавно со сверхсрочной,

небось в дежурке, балуясь чайком,

сидит такой, как в Киселевке дома,

тепло, светло и голубь за окном,

откроет рот – и нету полбатона,

вот так сидит, а голубь смотрит в рот

голодным оком, смотрит, выжидая,

не поперхнется? нет? – едок не тот,

не поперхнется! – и была такая,

такая рань еще, что не со сна,

а с радости, что на своей кровати

проснулся, и бок о бок спит жена,

и сам он цел-целехонек, и кстати

есть самогон в заначке, а ведь мог

не быть, и что никто ему не плюнул

ни в душу, ни в лицо, – а вечерок,

пожалуй, получился, он подумал.

Проснулся, кот, подумала жена,

привычно просыпаясь, как на шорох

замерзший караульный старшина

у складов оружейных, у которых

пропискнет мышь – и чудится шпион,

и так лежала, затаив дыханье,

воскресным утром, слушая сквозь сон,

как он встает, и зная все заране:

и что сейчас у мужа на уме,

а у него одно, и зная даже,

где самогон – давно бы уж в тюрьме

сидел дружок, не будь она на страже, –

и слушая в сердцах, как за стеной

трубит смеситель, с болью под лопаткой

внезапно поняла: и у самой

сработалась какая-то прокладка,

не заревела бы, как этот кран,

а ведь не так давно один художник

водил ее в шикарный ресторан,

а он мужчина был, а не валежник,

дарил цветы и говорил не раз:

у вас неординарная фигура,

я нарисую обнаженной вас,

да хоть бы голой! испугалась, дура,

уж не больной какой: ну что за блажь

глазами щупать? баб не видел, что ли?

вот мужики пошли: один алкаш,

другой маньяк, поди, тут поневоле

бесполой станешь, волочишь как вол

семейный воз, а ночью наважденье:

то апельсины падают в подол,

то Польша, объявляют, в положенье,

ну Польша-то к чему? пускай родит!

тут дочь родная не дала бы крена,

тринадцать лет, а этот паразит