Избранные стихотворения и поэмы (1959–2008) - страница 14

зальет глаза – и море по колено,

а хлопнется в постель – и вся любовь,

хоть вызвали куда мозги бы вправить!

нет в жизни счастья, говорит свекровь,

и что обидно: дура, а права ведь.

Последний год все чаще говорят

о счастье и о мире во всем мире,

спросонок поразило, год назад

еще не так об этом говорили,

уж не к войне ли, бабка говорит

и крестится, и так изводит маму,

что у нее нашли миокардит,

а я люблю воскресную программу,

жуешь себе с колбаской бутерброд,

а кто-нибудь, тряся свою бандуру,

перед тобою пляшет и поет,

я вообще люблю литературу,

вот где балдеешь, взять хоть Лужники,

народу туча, нет пустых скамеек:

прожектора, поэты, пирожки

с повидлом по одиннадцать копеек –

копейка олимпийский сбор, – гляжу,

один выходит, свитерок с фасоном,

сижу вот так и пирожок держу,

а он с рукою перед микрофоном

как в поезде качнулся вдруг – идут

белые снеги, а на слово шустрый,

так завернул, что даже ком вот тут,

не сразу раскусила, что с капустой,

да где тут аппетит, а стадион

так и гудит! – из корифеев кто-то

не зря сказал, что человек рожден

для счастья, мол, как птица для полета,

тут есть о чем подумать, мне везет,

а может, я счастливая, не знаю,

счастливая, наверно: папка пьет

и мамка лается, а я летаю,

раскину руки и плыву, плыву,

пока во сне, но говорили в школе,

то можно оторваться наяву,

сосредоточившись усильем воли,

и я иной раз выйду на балкон,

в лопатках страх, но неземная тяга

толкает полететь, я слышу звон,

шажок, еще шажок, еще полшага...

Прости, Господь, что разумом темна,

прости меня, неграмотную дуру,

что вместо окаянного вина

поставила ошибкой политуру,

моя вина или попутал бес,

помилуй бестолковую Матрену,

что он спросонок в валенок полез,

сынок мой, а сноха ушла из дому,

лишь дверью хлопнула – куда? зачем?

неужли из семьи? или за пивом?

пошли, Господь, Свое терпенье всем

и ухо приклони к нетерпеливым,

к изверившимся, к сбившимся с пути,

кто матерью гнушается и домом,

и стар и мал, мы все в Твоей горсти,

так с сердцем не оставь ожесточенным

нас в тесноте фанерной без икон,

и так перед людьми чужими стыдно:

– Пошла бы ты, Матрена, в исполком

да помахала б книжкой инвалидной, –

а перед кем махать-то? или Ты

оставил нас властям и учрежденьям?

спаси нас от душевной тесноты,

и так по горло сыты мы презреньем,

князья земные, их глаза пусты,

а их столы обильны всяким хлебом,

за свой паек положат животы,

а наш кусок соленый им неведом, –

не откажи и Ты слезам моим,

не для себя ищу Твоей поддержки,

истаяли деньки мои как дым

и кости выжжены как головешки,

не оставляй, прошу, мужей и жен

и огради детей Своей десницей,

отставь от тех, кто алчет, самогон,

а тем, кто выпил, дай опохмелиться

слезами их, и если грех наш весь

перед Тобой, Тебе метать и громы:

что со слезами мы посеем здесь,

потом с великой радостью пожнем мы.

1977-1980

Черемуха в овраге. Соловей.

Благоухает та, а этот свищет.

Душе довольно простоты своей,

которая сама с себя и взыщет.

Я, проходя, сперва подумал: Фет,

представил мельком барский пруд, беседку,

но вспомнил и свое: велосипед,

тетрадку в клетку, девочку-соседку.

Я ей писал записки, от чернил

синели пальцы. А она краснела.

Как я несчастлив! Как я счастлив

был своим несчастьем! Но не в этом дело.

А дело в том, что перышко с крыла

в те дни мне ангел бросил для отваги,

а по садам черемуха цвела,

и кто-то щелкал по ночам в овраге.

Что девочка умчалась, так о ней

и слуху нет. А перышко осталось.

Легчайшее, как думал дуралей,

да тяжелей, чем думал, оказалось.

Да дух остался, нет, не аромат,

а дух, который веет бесталанно

над тем пиитой, и на поздний взгляд –

единственный свидетель, вот что странно.

1982

Сват Иван, как пить мы станем!

А от нас неподалеку

жили до судьбы, до сроку

сестры мамины: одна –

с мужем маясь инвалидом,

две другие по убитым

убиваясь, – шла война.

Ах, и в ту войну, и в эту

сколько их по белу свету

баб таких – кому считать? –

от японской до германской,

от германской до гражданской

и в немецкую опять.

Как в четырнадцатом годе

не в своем ушел череде

от стального полотна

на тифозные полати

причаститься благодати

батюшка: – Прости, жена... –

как жена в холодной будке