Избранный - страница 17

— До свидания, Норман, — сказал он, ненавидя себя за слабость. — Мне пора. Дольше сидеть не разрешают. А ты поспи.

Норман укрылся одеялом.

— До свидания, Норман, — повторил рабби Цвек.

Ответа не последовало. Рабби Цвек наклонился, поцеловал холмик под одеялом, и медбрат мягко увел его прочь.

За дверьми отделения он спросил, можно ли видеть врача. Но, как ему предстояло узнать в последующие визиты, в психиатрической больнице застать врача не так-то просто. Только если приехать в определенный час и в определенный день. В прочее же время приходилось довольствоваться общением с медбратьями и бесчисленными санитарами, развозящими тележки с транквилизаторами: они ежечасно лавировали между кроватями, раздавали суррогаты иллюзий или забвения. Нет, он не хочет видеть медбрата, сказал рабби Цвек. Ему нужно видеть врача.

— Его нет и до завтра не будет.

— Тогда с кем можно поговорить? — робко спросил рабби Цвек.

— Можете поговорить с дежурным медбратом.

Рабби Цвека отвели в комнату, куда до того забирали Нормана. К его удивлению, она оказалась маленькой и безобидной: стол, пара стульев, тележка с лекарствами. За столом сидел медбрат в белом халате. При виде рабби Цвека он поднялся и пододвинул ему стул. Под стулом рабби Цвек заметил один из Нормановых ботинок — пустой, с загнутым задником — и расплакался, не скрываясь и не стыдясь. Медбрат сжал его руку.

— С ним всё будет хорошо, — сказал он. — Это самое трудное время, в особенности для вас.

— Сколько ему придется здесь пробыть?

— Не могу вам сказать, — ответил медбрат. — Завтра его осмотрит врач.

— Мне приехать завтра? — спросил рабби Цвек.

— Лучше подождать несколько дней. Можете звонить в любое время.

— Где он их только берет? — сказал рабби Цвек. — Я выясню, я обыщу весь дом. Я узнаю, кто их ему дает. — Он в отчаянии рухнул на стул.

— Об этом не беспокойтесь, — сказал медбрат. — Пусть сначала оправится. Через несколько дней он здесь освоится. И ему даже понравится.

Рабби Цвек вздрогнул. Он не хотел, чтобы сыну здесь нравилось. Он хотел, чтобы Норман оказался дома и был хорошим сыном, без всяких серебристых рыбок.

— Дома он видит их, — вяло проговорил он. — Везде он видит их. Он чувствует их запах, слышит их. Они живут с ним. Почему мой сын? Мой умный сын, — заключил он, обращаясь скорее к самому себе.

Медбрат наклонился над столом.

— Рабби, — мягко произнес он, — если бы ваш сын вышел в сад, вернулся и сказал: «Отче, я видел горящий куст», — неужели вы не благословили бы его?

Он проводил рабби Цвека до дверей. В коридоре его ждал шофер. Мистера Ангуса уже не было, и долгий путь домой рабби Цвек проделал один.

— Я обыщу весь дом, — снова и снова обещал он себе, а в ушах его стоял голос Нормана, умолявшего забрать его домой.

Когда он вернулся, лавка была пуста, только Белла сидела за прилавком. Ей, как и отцу, не хотелось обсуждать произошедшее. Она пыталась уговорить его лечь в постель, но он не желал отдыхать. Рабби Цвек поплелся наверх, в квартиру, и, не снимая пальто, направился в комнату Нормана.

Сперва рабби Цвек в исступлении открывал ящик за ящиком, лихорадочными пальцами обшаривая содержимое. Потом, обессилев, сел на кровать. Он понимал, что это дело отнимет у него немалое время. В материалах не было недостатка: каждый клочок бумаги мог оказаться подсказкой или подсказкой для подсказки, где искать убийцу сына. А может, даже убийц, целую шайку душегубов, чьи карманы полнились тем, чего жаждал его сын.

Перед смертью жена, благослови Господь ее душу, отдала эту комнату со всем скарбом Норману. И бумаги, которые жена скопила за годы жизни, по-прежнему лежали здесь; в них и раньше царил беспорядок, а теперь, когда к ним добавились документы Нормана, тем более. В первой же стопке рабби Цвек наткнулся на свидетельство о браке, школьные табели, метрики, сложенные как попало, без соблюдения хронологии. Да, дело обещало быть долгим, и одному Богу известно, какие несущественные, но мучительные подробности еще откроются. Он поежился в пальто. Его знобило. Сидя на кровати подле переворошенных ящиков, он чувствовал себя вором и уже ненавидел себя за то, что взялся за поиски. Никто не вправе вторгаться в чужую жизнь, как он сейчас; вопиющая аморальность того, чем он занимался, внушала ему отвращение. Рыться в чужих карманах можно, только если человека уже нет на свете, но и тогда в этом жесте сквозит подлость. Однако сделать это необходимо, да простит его Господь за такое вероломство. Он искренне надеялся, что Норман сейчас спит.