Изгнанник на цепи - страница 61
— Жен-кун! Жен-кун! — скакала на месте Рейко с задранными руками, вызывая у меня бурные чувства. Одна часть меня смотрела с вожделением на ее прыгающую грудь, а вторая алкала узнать, из какого материала ей сшили столь бессмертный бюстгальтер.
Жерар неожиданно кувыркнулся прямо под ноги русичу, чего тот ну никак не ожидал, переходя из длинного красивого рывка в полёт кубарем. Наблюдавший за этими салочками комаину еле успел увернуться от матерящегося и кувыркающегося руса, обиженно гавкнув ему вслед. Пока дух-охранник не вмешивался — студенты совершенно не использовали ни внутреннюю, ни внешнюю энергию, а что газон страдал, и вот, еще дерево покосилось, так это мелкие неурядицы, их потом устранят. Мысль о том, что он может пострадать сам, сейчас только что пришла на ум человекоподобному псу, и это его определенно возмутило.
— Эмберхарт! Привет! — к нам подошла, излучая мегаватты дружелюбия, златовласая синеглазка Маргарита, которая Голденштерн. Впрочем, её харизма тут же дала сбой и перекосилась при виде прыгающих как озлобленные орангутанги руса с французом. Посмотрев на этой прекрасное и безобразное зрелище, немка всё же смогла выдавить из себя, — А что они делают?!
— Распутин пытается убить Сент-Амора, — немного меланхолично заметил я, пытаясь вспомнить, была ли какая-то благодарность от Голденштернов за месяц нашей совместной жизни с батальоном танков и сотней немцев? Похоже, что нет. А учитывая, насколько дружелюбной Маргарита только что выглядела, то можно сказать, что и не будет.
— За что?! — потрясающе синие глазищи обозрели нас с немым вопросом, мол «чего это вы их не останавливаете?!».
— Жен-кун! — Рейко подбодрила воплем начавшего выдыхаться княжича и обернулась к Маргарите, — Амор-кун ему дирижабль покрасил!
— Видела я этот дирижабль! Белое и синее? Ужасно! — тут же фыркнула немка, складывая руки на груди, — Правильно сделал! Его давно надо было хоть во что-то перекрасить! Ужас же!
— Так-то ты права, Маргарита, — не выходя из созерцательного состояния протянул я, — но ты не видела, как именно Жерар его покрасил… А, хотя нет, вот он взлетает, можешь убедиться.
— Ah! …ach du meine Güte! — пробормотала Маргарита, стремительно бледнея. Её глаза не отрывались от набирающего высоту дирижаблика.
Ну, мы её в данный момент понимали…
Небольшой, но солидный воздушный кораблик, ранее исправно ужасавший всех с чувством вкуса своей бело-синей раскраской под гжель, сейчас дерзко… даже дерзостно пламенел пятьюдесятью оттенками алого цвета. Большая часть из них была яростно-яркого оттенка. Жерар явно не поскупился, раздобыв где-то немного краски с светоотражающим оттенком, что явно добавляло еще больше дерзости и задора этому воздушному китёнку. Сказать, что кораблик стал вызывающ — всё равно что сказать, что у Иеками Рейко есть подобие бюста.
Выкрашен он был весь! С фантазией, с выдумкой, со вкусом! Оболочка с газом была настоящим произведением искусства, а уж когда алая кроха на секунду заслонила солнце…
— Я хочу на нём полетать… — мечтательно пролепетала Рейко.
— Я хочу в него выстрелить… — пробормотал я себе под нос. Искренне.
Два отдыхающих среди взрытой земли тела нас услышали. Распутин тут же откопал в себе второе дыхание, с рыком схватив Жерара за штанину. Тот не остался в долгу, в его руках сверкнул короткий нож. Комаину басовито и предупреждающе гавкнул… но тут же утих — Сент-Амор бодро убегал вдаль к общежитиям, сверкая белоснежно белыми подштанниками. Евгений, сжимая в руках оставшиеся ему трофеем штаны француза, сел, очумело мотая головой, посидел, а потом захохотал во все горло. Маргарита и комаину уставились на богатыря с совершенно одинаковыми выражениями на физиономиях, несмотря на то что одна была прелестной хрупкой блондинкой, а второй двухметровым человекоподобным псом.
Маргарита, быстренько напросившись в гости на вечер четверга, уносится вдаль несколько сбитой с толку феей, довольный Распутин уносит трофейные штаны в сторону общежития, а мы втроем с Иеками и Цурумой вновь окунаемся в изменившуюся атмосферу нашей академии.
Ностальгия. Именно такая напряженная атмосфера ненависти и злобы окружала меня в Лондоне. На лицо сама собой наползает немного расплывшаяся ранее маска английского лорда. Безразличия пихнул в ней столько, что зазудели шрамы на левой половине лица. Каждый второй студент Якудзёсейшин-сеудай сверлил меня ненавидящим взглядом. Эту злобу, зависть и агрессию я сейчас хотел раздуть как можно сильнее, весело болтая с подругами и обдавая наиболее явных недоброжелателей ледяными взглядами.