Изобрети нежность - страница 14

– У меня нет температуры, – успокоил его Павлик. Подготавливая Викин побег, Костя готовился, наверное, показать пример мужской выдержки. Но демонстрировать ее оказалось не перед кем. И Костя чуточку растерялся.

– Ладно, смеряем завтра! – решил он по поводу температуры.

Вика прикрикнула сверху:

– Не разговаривайте!

Они замолчали. Но дверь над их головами распахнулась вдруг и, держа в охапке перед собой пальто, альбомы, Вика появилась на лестнице.

– Я тут боюсь! Все время кажется, что по крыше кто-то ходит.

Через несколько минут выяснилось, что она будет спать в комнате, на кушетке, а мужчины должны перебраться в мансарду.

– Пусть днем моя комната будет там, а ночью здесь, – сказала Вика.

Но едва Костя заменил постельное белье, подбадривая то ли самого себя, то ли Павлика: «Нам это все равно, где, старик: выше, ниже!» – и взял в сенях, чтобы затащить наверх, раскладушку, Вика опять заупрямилась:

– Одной мне и здесь будет страшно! – И так как мужчины вопросительно уставились друг на друга, она, предупреждая возможные неясности, добавила: – Ты, Костя, ложись наверху, а Павлик пусть здесь! То есть сначала вы потушите свет и оба туда поднимитесь, а потом Павлик вернется. – И она опять сделала губы, как для долгого «о».

– Ты, Павка, с ней не спорь, – посоветовал Костя, когда они уселись рядышком на топчане в ожидании Викиного «все!» или «можно!» – Пусть она, как хочет. Сам знаешь: в чужом доме растеряться даже парню дважды два… А тут – девчонка!

Раскладушка стояла так, что питекантроп в темноте крался от вешалки к ногам Павлика.

– Спокойной ночи! – пожелал сверху Костя.

– Спокойной ночи, приятного сна! – отозвалась ему Вика.

Павлик тоже хотел ответить, но это показалось лишним.

Он повернулся на бок. И ночь окутала его. Но дремы, такой баюкающей, сладкой, что всегда приходила к нему раньше, на этот раз не было. Окружающее словно замерло в темноте, исчезло, а другое – все то, что было в ней помимо этих стен, – теперь, напротив, ожило опять… Что-то в последних событиях вызывало у него беспокойство. Он был уверен, что это связано с бегством Костиной подружки. А мысли его скользили все дальше и дальше по впечатлениям дня. И возможно, причиной того была Анина записная книжка, которую он положил на ночь под подушку, но Павлик отчетливо вспомнил вдруг новогоднюю елку в драмтеатре, себя в одиночестве у лестницы, подошедшую Аню и с той же смутной тревогой в душе стал думать об Ане.

В густой и зыбкой, словно бы настороженной, темноте сумеречным пятном проглядывала застланная белыми простынями кушетка. Павлик закрыл глаза.

…Они только-только приехали в этот город, как у него открылась проклятая болезнь в легких. Школьными друзьями Павлик обзавестись не успел. А с теми, кто жил в доме артистов, не сошелся из-за своей болезни. Уже в первый день, когда матери сказали, что его надо срочно класть в больницу, Татьяна Владимировна, наплакавшись, рассказала соседям, что у них произошло, а вечером Павлик пошел в общую кухню за водой для кисточки, подставил жестянку под кран, откуда ни возьмись – Гошка, или Гошик, как его называла мать, эта похожая на цыганку Кармен Листовская. «Ты, – говорит, – зачем тут руки моешь? Тебе нельзя, где люди пьют!» А Павлик вовсе не был заразным, даже врач так сказала… Но с тех пор он, бывая дома в перерывах между больницами, санаторием, не выходил из комнаты.

В санатории он простудился, и когда выписался, долго температурил. Но это было уже ничуть не больно, даже не скучно. Потому что каждый день приходила Аня, приносила книги, сообщала новости, и они говорили об инках, которые унесли с собой столько тайн, что, может быть, людям сейчас все приходится открывать заново, даже законы движения земли и солнца, даже космические ракеты… Противно было только пить лекарства: то одни таблетки, то другие… Но лекарствами можно закалять в себе волю. Однажды ему прописали рыбий жир, сам запах которого уже вызывал тошноту. Аня, желая доказать, что все преодолимо, налила столовую ложку себе. А когда попыталась глотнуть, спазмы тут же перехватили ей горло, и она бросилась в туалет… Назад вернулась в слезах и трясущимися от бессилия руками налила вторую ложку… Потом, задержав дыхание и судорожно всхлипывая, она все-таки выпила жир.