К новому берегу - страница 40

Неприятнее всего, когда другой человек заставляет тебя делать то, что ты уже делаешь или собираешься сделать без указки. В этом отношении никто не мог превзойти Сурумиене. На каждом шагу она старалась напомнить Кристине о ее зависимости, подчиненном положении, давала понять, что хозяйкой в Сурумах была и останется только она, а невестке нечего на это рассчитывать. Ключи от клети и погреба хранились у свекрови, без ее ведома Кристина не могла взять ни капли молока. Даже у чужих людей, где она раньше служила, ей доверяли больше, чем здесь.

Как-то Кристина заикнулась об этом Антону.

— Разве нельзя устроить так, чтобы хоть в пустяковых делах распоряжалась я сама? — жаловалась она. — Мне не нужна власть — пусть власть остается в руках матери, но если я тебе жена, скажи, чтобы она не обращалась со мной, как с батрачкой.

— Старые люди всегда так… — успокаивал ее Антон. Сам он относился к жене хорошо и даже ласково, но у него не хватало духа заступиться за Кристину. Конечно, и ему хотелось, чтобы мать знала меру и не держалась так властно с невесткой, но характер у Антона был не такой, чтобы он стал ссориться с матерью из-за жены.

— Я поговорю с нею, — обещал он Кристине и действительно попытался завязать разговор с матерью, но старуха оборвала его на полуслове.

— Ах, ей уже не нравится? — раскричалась Сурумиене. — Забыла, из какой грязи мы ее вытащили. Голую, нищую взяли, а она уже нос задирает, хочет гулять барыней. Вот она — благодарность! Только покажи, что тебе можно сесть на шею! Околпачит тебя, как глупого барана, и на старости лет нас всех из дому выгонит. Пляши, пляши, сыночек, под ее дудку, далеко пойдешь.

Антон сдался быстро. Он сам в глубине души думал, что Кристина не может требовать для себя таких условий, в которых жила Лина. Ведь та была хозяйской дочерью и с рождения привыкла к иному обхождению, у нее хозяйские замашки всосались в кровь с молоком матери, и их не выжечь огнем, не залить водой. А Кристина, наоборот, росла в батрацкой семье, с детских лет топтала навоз в чужих хлевах; с какой стати вдруг ее так баловать? Мать права — так только испортишь человека.

Все осталось по-старому. Сурумиене еще туже натянула вожжи. Еще безжалостней стала она тиранить невестку, смотрела на нее, как на низшее существо, хотя Кристина уже четыре месяца была членом семьи. Старый Сурум не имел своего мнения. Он давно подпал под влияние властолюбивой жены, во всяком случае он ни разу еще не сказал невестке ласкового слова, — Кристина не могла представить его улыбающимся.

Утром Антон с отцом в глубоком молчании садились за стол и, задумчиво посапывая, ни разу не взглянув друг на друга, завтракали. Когда мужчины, подкрепившись, выходили из избы, их место занимали женщины и доедали остатки.

Антон запряг лошадь и повез на маслобойный завод молоко, старый Сурум чинил возле сарая грабли. Апрельское солнце отражалось в мутной стоячей воде на лугах. Посвистывали скворцы, жаворонки рассыпали свои трели над полями, а в хлевах волновалась и мычала стосковавшаяся по зеленому пастбищу скотина. Весь корм был съеден, оставалось не больше воза черного, сопревшего сена, а молодая трава не спешила всходить.

— Выпусти скотину и постой около нее, — сказала Сурумиене Кристине. — Хоть что-нибудь пощиплет.

Закутав Бруно в ватное одеяло, старуха уселась с ним на солнышке и равнодушно смотрела на черные, залитые талой водой поля. Только на полях Тауриня были видны пахари — там, на высоком месте, земля уже достаточно просохла.

Кристина выпустила скотину и, присев на большой валун, наблюдала, как коровы шарили мордами по голой земле. У них даже ребра торчали под длинной свалявшейся шерстью. Изголодавшиеся животные с жадной торопливостью спешили от одной кочки к другой, но им никак не удавалось захватить губами поникшую прошлогоднюю траву и утолить голод.

«Бедная скотина, — думала Кристина. — За что тебе такое наказание, почему тебе выпала доля жить в этой усадьбе, где тебя никто не любит?»

Го же самое она могла спросить и у себя. Ее молодость, свежие силы высасывал — каплю за каплей — чужой, враждебный ей мир. Не было никакой надежды, что эта вечная ночь когда-нибудь сменится светлым утром.