К судьбе лицом - страница 7
– Раздевайся, Владыка.
Решил, что ослышался. От потери царского авторитета спасла невыразительность лица. Взгляд же…
Даже не хочу представлять, что там было во взгляде!
Богиня чародейства призвала трехногий столик, задумчивым движением руки сменила каменную столешницу на ясеневую. И принялась неспешно выкладывать из висящей на боку сумки: сверток чистой ткани, флаконы из горного хрусталя, мазь в деревянной шкатулке, отделанной серебром…
– Владыка столь велик, что не обзавелся собственным лекарем. Столь терпелив, что не обратился ни к кому из прислуги. Кому, как не мне, недостойной…
И ведь по голове ее не били. Потому что головы три, и по всем не так-то просто попасть.
– Трехтелая, если бы мне нужны были твои услуги…
О, великий Олимп, конечно, Владыке не нужны ничьи услуги. Владыка грозен, Владыка велик, и кто сомневается, что ему нипочем солнечные лучи? Но ей-то – как ей спокойно спать, когда есть хоть малейшие сомнения, что ее властелин пострадал, а она не пришла?!
Геката может нести такую чушь часами. С ядовитой улыбочкой и мечтательно полузакрытыми глазами. Олимп поставить можно – она в это время придумывает, с каким наслаждением содрала бы с меня кожу.
– …буду чувствовать себя даже никчемнее, чем я есть…
– Довольно, Трехтелая, – прервал я. – Был долгий день. Я утомлен. Будет лучше, если ты удалишься.
Пламя обиженно полыхнуло в такт всплеску ладоней. Удалиться?!
– Что же мне скажет моя госпожа Персефона, которая поручила мне беречь здоровье ее драгоценного супруга…
И едва заметный кивок: да, обязательно изложу. С подробностями. Еще и от себя прибавлю. Так и начну: «Твой бешеный опять полез на рожон. Подставился под лучи Гелиоса, с его-то нетерпимостью к солнцу!» А потом дождусь пересказа служанок о том, что начнется у тебя во дворце, Кронид.
Начнется, так начнется. В последние годы начиналось, стоило мне только вернуться уставшим или расшибить колено, окончательно вбивая в великанские головы, кто в мире хозяин. Персефона подхватывалась, бежала за целебными настоями, пыталась кутать в одеяло, кормить бульонами и удерживать в кровати (надо сказать, это-то было приятно).
Если она увидит следы от солнечных плетей Гелиосовой колесницы… «Царь мой, что случилось?! Ты – опять? Ты же бледнее обычного – ты что, еще и не спал?! Нужно наложить компрессы, мне рассказывал Пэон…»
Обложит подушками дня на три – не меньше.
Скрипнул зубами.
– Может статься, Владыка стесняется снять хитон перед женщиной, – влажный и вкрадчивый смешок. – Я могу удалиться, оставив своего слугу. Он не очень умел, но…
О, Тартар – слугу? Гибкий девичий стан, узкие плечи, пунцовые губы, олений взгляд… как есть – сын Оркуса. Трехтелая, а с какой, собственно, целью ты собираешься удаляться, оставляя меня вот с ним? И что ты там Персефоне рассказывать собралась?!
– Пусть удалится слуга, – юнец вздохнул так, будто его отвергла сотая прекрасная нимфа за день. Подарил два хлопка длинными ресницами, прежде чем убрести за дверь.
– Ты не скажешь ни слова Персефоне, – тихо проговорил я, сбрасывая гиматий.
Геката стояла, опершись на стол. Мерила взглядом с открытой усмешкой.
В последние годы она начала играть в почтение только в присутствии чужих – да и то все меньше и меньше.
Распустил пояс. Не спеша положил на широкую скамью. Сандалии было бы долго развязывать – и я просто испарил их, ступив на мягкий ковер босыми ногами.
Плечи уже не ломили – пылали. Хитон прилип к ним намертво, словно отравленные одежды, которые дарят врагам – чтобы присохли к коже и убили мучительно.
– Можно подумать, что ты впервые обнажаешься перед женщиной. Зевс и Посейдон не опасаются предъявлять свое телесное величие всем и каждому. Или боишься, что я увижу то, что сегодня узрело полмира, не меньше?
Благо, краснеть я разучился еще в Титаномахию. Бросил ядовитый владыческий взгляд. Убрал хитон, соорудив повязку на бедрах, – на, смотри, что там тебе надо, Сотейра.