Как скрипит горох - страница 6

– Я тоже тебя люблю. Я очень тебя люблю.

Мокрая полубезумная улыбка озарила Лидию Михайловну.

– Ах ты мой заюшка!

Неприятно пахнущее тело, понемножку испачканное во всех старческих жидкостях, утонуло в объятиях. Это не просто не оттолкнуло Юру, но даже не вызвало чувств, которые требуется преодолеть. Парень обнимал бабушку честно. Обнимал не как бабушку, а как брата. Согнувшись, он сжимал вцепившуюся в него старушку, и слушал как тяжело, неохотно бьётся её сердце.

– Я тебя очень люблю, – сказал Юра, – но я злюсь не на тебя, а из-за твоих командываний. Давай договоримся: если я говорю 'нет', значит это 'нет'. Не нужно меня учить. Я ведь не маленький...

– Для меня ты всегда маленький! Пока я бабушка, то...

– Ну не надо, не надо! Давай без этого. Можно же просто уважать друг друга. Я же не требую от тебя конфет на основании того, что я внук.

– Ты конфету хочешь?

– Да я...

– У меня есть, – лицо Лидии Михайловны счастливо улыбнулось.

– Да не хочу я конфет! Я хочу, чтобы ты меня слушала. И я тебя, конечно, буду слушать. Не будем ссориться. Хорошо?

– Хорошо! – согласилась Лидия Михайловна, хватаясь за буфет, чтобы подняться, – не забудь коту дырку открыть, а то он шляется не пойми где!

– Так договорились? – настойчивее спросил Юра, – Будем друг друга слушать?

– Друзья мои, прекрасен наш союз! Он как душа неразделим и вечен... – Лидия Михайловна сбилась, – свободен, беспечен... тьфу! Всё забывать стала! Как же там... беспечен? А-а-а, ладно! Спокойны ночи!

Утром крыльцо выдохнуло мощно, хорошо, как будто копило невысказанную боль несколько десятилетий. Тут же, пробившись сквозь стены и вылетев с веранды, донёсся возглас:

– Ты уже встал!?

Через полчаса Юра сидел под ранеткой. Рядом по бечеве полз горох. Он ещё не созрел: серёжки были тонкими, плоскими и не скрипели, когда на гряду налетал ветер. Юра подошел к гороху, и провёл по нему рукой, как по струнам. Горох молчал. С неба давило жаркое утро. Крик, омлет, я сама могла, посмотри на меня, дырка для кота, где кот, Вася пришёл, горошек вон там, в правом отделении – всё повторилось, словно бы и не звучал Пушкин. Разве что дверь грохнула о буфет торжественно, будто ударила в гонг. Юра не выдержал и ушёл прямо посреди завтрака. От вчерашнего слезливого примирения осталось похмелье. Юру снова одолело раздражение, которое он никак не мог высказать. Даже в сам момент ссоры что-то застряло в горле, и Юра хрипло подавился возмущением. А ведь нужно было крикнуть, ударить воздух, сделать что-нибудь такое, из-за чего тебя услышат! Но Юра почему-то растерялся.

– Здарова!

К столбику забора прислонился один из дачных товарищей. После короткого приветствия завязался разговор.

– Понимаю Юрец! – заверял приятель, – у меня такая же тема была. Купил я в том году тачку, а бабыла, прознав, накинулась: 'Ты зачем её купил? Как тебе не стыдно!?'. Я такой весь в непонятках, а мне бабыла и сообщает: 'Если ты разобьёшься, кто за мной ухаживать будет?'.

Слово 'бабыло' прогоркло, будто речь шла о мерзкой наживке для рыбалки, но ещё сильнее претило, что вот так грубо о родном человеке могут рассказывать человеку совсем неродному. Юра воспринимал родственные связи как что-то должное и потому удивился, что они могут быть эгоистичными. Разобьёшься – кто за мной ухаживать будет? Чушь какая-то... Неужто каждый старик – это собственник? А что если так? Почему нет? Совсем недавно старик кормил семью, а теперь пристёгнут к ней сбоку, обузой, что сначала злит, вызывает желание поработать, доказать, опровергнуть, а потом, когда от твоей помощи вежливо отказываются, появляется первая капризность и первая обидчивость. Не помнят ведь. Не ценят. Не делятся новостями. А ведь кто их выкормил!? Кто воспитал!? Почему они не слушают меня? Не слышат? Значит надо громче. Или им не интересно? А что интересного, если я из дома почти не выхожу? Постойте, дайте мне минутку, я припомню... Да вот же оно, важное! Кто по центральному каналу пел. Какую погоду передали. Надежда Григорьевна лук посадила. В трубе что-то стучало. А когда никто не ответит, придётся снова прокричать в коридор кажущийся таким важным вопрос и, ничего не услышав, почувствовать себя брошенным и ненужным. Теперь уже до самого конца.