Как скрипит горох - страница 5

– Встал! – еле сдерживаясь, крикнул Юра, – иди завтракать!

И всё повторялось. Требование посмотреть в глаза, которых не было. Сковородка, таблетки, чай. Колыхнувшаяся крышка погреба, когда на неё взгромоздился кот, и несоответствующий ему вопрос: 'Вася пришёл что ли!?'. Затем огород, отшельническое созерцание гороха, радостно тянущегося к солнцу, и возвращение под крышу для нового, предобеденного наставления.

– Это просто засада, я уже так не могу, – жаловался Юра ночью, когда шарился с друзьями по садоводству, – я знаю, что ничего стрёмного не происходит, но... да, блин! Я знаю, что ничего ужасного со мной не происходит. Страшно – это когда человек кандидат наук, а с ним разговаривают, как с ребёнком. Тут ничего такого... а всё равно бесит. Я готов уже матом крыть. Во мне столько всего накопилось, что я просто не в силах это высказать. Не знаю как, чем... Понимаете?

Приятели подобрались сезонные, с какими общаешься лишь пару месяцев в году, поэтому дружба между ними была натянута – она гудела даже там, где её не было.

– Да, Юрец, это вообще адок. У меня бабка с ума сходила. Ушла в огород, а чайник выключить забыла. Он расплавился, пожар начался, хорошо я увидел. Я ей потом говорю – старая твоя башка, если ты ничего уже не помнишь, то проверяй всё по десять раз! Чуть дачу нам не спалила!

Чем больше говорил попутчик, тем больше не соглашался с ним Юра. Ему не приходило в голову оскорбить Лидию Михайловну. Мучавшая Юру озлобленность возникала не по объективным причинам – что обыкновенные стариковские поучения против необходимости менять им подгузники – а из-за какого-то неуловимого чувства, может быть даже звука, который Юра слышал, но никак не мог разобрать. Он хотел понять, почему злится, хотя знал, что злиться не надо, а если он это понимал и всё равно злился, означало ли это, что дело в нём самом или речь всё же о чём-то более тонком и страшном? Друзья по пиву не смогли уловить нить рассуждений, и Юра, распрощавшись, отправился домой.

Шёл второй час ночи. Окна дачи горели. На веранде Юру встретила Лидия Михайловна, одетая в одну ночнушку. Женщина спала, облокотившись на колени и уронив голову на грудь. В некрашеный пол упёрлись распухшие босые ноги. Юра отметил, что пора бы подстричь на них ногти. От хлопнувшей двери пенсионерка всхрапнула, подняла голову и уставилась на внука.

– Пришёл, слава Богу!

Юра ничего не ответил. Он протиснулся к дивану и демонстративно стал раздеваться. Одежда резко шаркала воздух. Немножко пьяный Юра хотел, чтобы бабушка увидела его обнажённое до трусов тело, потому что в этом содержались неестественность и стыд, которые всегда возникают при случке старости и юности.

– Допоздна ходишь, – прозвучало замечание, когда свитер был на голове.

– Я гулял.

– С ребятами?

– С ребятами.

– С Илюшкой, Серёжкой? Паша был?

Отвечать не хотелось.

– Хочу всё знать! – сводя вопрос к шутке, засмеялась Лидия Михайловна.

Свитер натянулся до треска и выстрелил в угол веранды.

– Мне двадцать лет. Тебя не должно волновать с кем я гуляю.

– Но я же волнуюсь!

– И что!? Я предупредил, что иду гулять. Я сказал, что вернусь поздно. Чего ещё нужно? Ложилась бы спать, ключ всё равно у меня.

Лидия Михайловна начала подрагивать. Задубевшие пятки корябнули пол, наткнувшись на открытый подпол. Мягкий подбородок поплыл, и голубые глаза вышли из берегов. Бабушка плакала.

– Я... я... волновалась. Не... не... надо кричать.

Неожиданная истерика разозлила Юру ещё больше.

– Ну что такое? Ну шла бы спать и не надо было бы плакать! Что вообще случилось? Меня что, волки съедят? Я потеряюсь? Заблужусь!? Бандиты нападут!?

Старушка тряслась. Под женщиной дрожал стул, возвышенно дрожал буфет, и дрожала крышка от погреба, как если бы на неё запрыгнул кот.

– Просто ты... один обо мне... за... за... заботишься. Ты моя отрада. Я так боюсь тебя потерять!

Юрин пыл утих. Он подошёл к бабушке и обнял её. Его лицо оказалось над её лицом: Юра без всякого мужества посмотрел на старушку, потому что мужество нужно там, где нет любви. Покрасневшее, вздрагивающее, рыхло-морщинистое лицо не вызвало ни брезгливости, ни отвращения. Юра поцеловал влажную дряблую щёку, примяв губами несколько коротеньких белых волосков.