Как скрипит горох - страница 8
Юра не заскучал. Он заслушался. Старушка смотрела в одну точку, туда, где на окно привалилось небо. Лидия Михайловна выговаривалась полностью и это пугало – так порой выговариваются перед смертью. Юра поспешил высказать те слова поддержки, которые обычно вызывают ещё большую горечь.
– Мне поговорить не с кем. Вы вечно злитесь, если я что-то говорю. А подруг у меня не осталось. Те, что есть... зачем им моё брюзжание слушать? Да и подругой можно назвать ту, что готова тебя выслушать... нет, которой ты готова самое важное, тебя волнующее рассказать. А у меня таких нету. Умерли. А вы злитесь. Даже ты злишься. А я ведь просто поговорить хочу. Мне скучно. Мне очень одиноко. Я зажилась.
Мгновенно Юра осознал ту боль, которая толкала Лидию Михайловну на неумелый с ним разговор. Это был не пошлый эгоизм, которым так любят объяснять сложные явления, но отчаяние, что ты теперь лишь объект, которому нужно не забывать пить таблетки. А кому хочется ощущать себя стулом? Устыдившись, Юра проговорил с бабушкой до самого вечера, и проговорил хорошо, на равных, по-дружески, так, что когда Лидия Михайловна отправилась спать, она не вспомнила ни про отсутствующего кота, ни про свои обыкновенные напутствия.
Посреди ночи Юра проснулся от чьих-то шагов. Затем пол корябнула палка. Несколько долгих секунд дребезжал крючок, и тут в дверь пихнули – не рукой, а той самой палкой. Дверь, описав скрипучую дугу, хлопнула о буфет, а затем ещё и ещё, гася амплитуду. На Лидии Михайловне была белая ночнушка чуть пониже колен. Толстые пальцы с толстыми неподстриженными ногтями цеплялись за доски. Волосы разметались и стояли дыбом вместе с лицом.
– Вася не приходил? – спросила Лидия Михайловна и вся задрожала.
– Не приходил, – пересохшей глоткой ответил Юра.
– Ты дырку ему открыл?
– Открыл.
– Чего же он тогда не приходит? – старушка задёргалась, готовая расплакаться от обиды, нанесённой котом.
– Это же кот. Он гуляет по ночам...
– Его днём не было.
– Да придёт, куда денется, – пробормотал Юра.
И тут произошло то, чего парень не ожидал. Лидия Михайловна вдруг устремила взгляд куда-то во входную дверь, будто могла видеть сквозь неё, и, находясь внутри запертого дома, истошно заверещала:
– ВАСЯ! ВАСЯ! ИДИ ДОМОЙ! ВАСЯ!
Старушка поудобней упёрлась палкой в пол и приготовилась закричать ещё громче, так, чтобы перекричать брус, шифер и стекло.
– Бабушка, тихо-тихо! – Юра сбился на умоляющий тон, – не кричи, пожалуйста! Тебя отсюда не услышат – это на крыльцо надо выходить, а там кричать нельзя, ночь на дворе. Ты иди, ложись спать, а я кота покараулю. Дырку я открыл. Когда он придёт, я его к тебе запущу.
Аргументы намеренно были подобраны чёткие, дабы отпугнуть сумасшествие.
– А ты дырку точно открыл? – неуверенно спросила Лидия Михайловна. Ночнушка на ней скрывала что-то помимо тела. Юра не хотел знать что – он боялся, что ему вдруг откроется какая-нибудь червоточина, на дне которой клокочет и воет старческое безумие.
– Точно открыл. Я дырку коту всегда открываю. Ты иди. И надевай в следующий раз тапки. Застудишься.
Старушка ещё немного пораскачивалась на порожке, затем прислонилась боком к косяку, взяла клюку двумя руками – причём взяла с обратной стороны – зацепилась рукояткой за дужку на двери и медленно потянула её на себя. Дверь затворилась. Лунный свет озарил встревоженный буфет.
Покой продолжался недолго. В комнате снова раздались шаги. Парень заранее сел, диван заранее завопил, буфет заранее напрягся, и только дверь грохнула ровно в тот момент, когда её толкнули. На порожке застыла побелевшая Лидия Михайловна. Она не плакала, не тряслась, не проявляла вообще никаких чувств, хотя их-то и надо было проявить. Вместо слов шевелились волосы, которые тянул к потолку невидимый репей. Когтистые пальцы скребли по полу. Старушка невидяще уставилась на Юру и жалобно попросила:
– Можно я его ещё покричу?
'Можно' было из той серии что и 'уже' и 'сама'. Юра распознал ужас человека, только что лишившегося любимого существа. И это было страшно. Может быть – это вообще страшнее всего. Парень как можно ласковее заговорил: