Как скрипит горох - страница 9

– Бабушка, иди спать. Это же кот. Он вот-вот вернётся.

– Я боюсь, что он уже не придёт.

– Почему? – спросил Юра.

– У нас здесь кошачье гетто. Котов рвут. Со... со... собаки.

С великим трудом Юре удалось уговорить бабушку лечь в постель. Он проводил её до ложа, и, чтобы отвлечь старушку, которую душили тихие подвывания, не нашёл ничего уместнее, нежели подстричь ей ногти. Лидии Михайловне было трудно наклоняться, и она не могла этого сделать. Каждый раз она отнекивалась, но Юра крепко брал в руки большую вздутую ногу, на пальцах которой, как семечки от кожуры, прилипли горбатые жёлтые ногти. Их не могли победить обычные ножницы, поэтому приходилось пользоваться садовыми. Щёлкал металл. Ногти, как осколки луны, летели во все стороны, и Юра тихо убаюкивал забоявшегося человека:

– Ты не переживай. Это же кот. Ночное животное. Он скоро придёт к тебе. Вот увидишь.

Бабушка успокоилась и даже задремала. Как только Юра вернулся к себе, громыхнула крышка от погреба, и на ней очутился большой мохнатый зверь. Вася смотрел на Юру с бесстыдством животного, не знающего, что оно домашнее.

– Сука ты, Вася, – сказал Юра.

Кот послушно проскользнул в комнату, где принялся грызть свои камушки. Раздался возглас, похожий на аллилуйю. Юра с облегчением лёг и попытался заснуть. Через пару минут вновь раздались шаги. Теперь, правда, они не скребли по полу. Дверь превратилась в приоткрытую щёлочку:

– Вася пришёл, – раздался шёпот.

– Да ну? – на Юру нашло неуместное веселье.

– Я его до утра закрою. Нечего шляться. Спокойны ночи.

– Спокойны ночи.

Заснуть Юра не смог. Кот, набивший брюхо, начал проситься наружу. Он царапал дверь, мяукал, даже бодал её мордой, и дверь дрожала, ибо в Васеньке было почти восемь кило кошачьего хулиганства. Лидия Михайловна тяжело сопела, а крючок, удерживающий кота взаперти, звенел легко и чуть-чуть насмешливо. К пятому часу, когда коту ещё не надоело скрестись, а крючку смеяться, Юра подумывал вырвать чёртову дверь и навсегда запечатать кота в погребе. В этом желании его поддерживал молчаливый буфет.

Днём Юра поймал муху. Казалось, она жужжала в доме с начала сезона. Только успокоишься, как насекомое присаживалось на загривок или локоть, выбирая то человеческое место, до которого труднее всего дотянуться. От мухи на коже оставалась невыясненная липкость. Несколько раз Юра сворачивал вручённую ему для общего развития 'Роман-газету' и отправлялся на охоту. Заканчивалась она безрезультативно. Но на сей раз муха попалась и жалобно пищала в кулаке. Теперь она почему-то не вызывала желания раздавить её. Из кулака просили, и Юра не смог отказать. Ладонь разжалась. Ошалелая муха пулей вылетела под потолок, чуть не ударилась об него и села перетирать лапки.

– Ты гди-е? – раздалось из зимней комнаты.

Юра не ответил.

– Ты гди-е?

В вопросе скрывалась беспомощность человека, который не может отыскать того, что ему нужно и потому ощупывающего всё голосом. Но это простое знание, перед которым надо также просто смириться, не хотело усидеть в голове. Внимание уделялось этому 'ты гди-е', особенно едва слышимому комариному 'и', которое зудело над ухом и от которого негде было спрятаться. 'Ты гди-е?' означало тотальную беспомощность одного и такую же беспомощную попытку скрыться другого – трагедия была очевидна, вопроса не требовалось, а то, что вопрос всё-таки был, раздражало больше всего.

– Я здесь, – устало отозвался Юра.

– Хорошо, – в комнате облегчённо вздохнули.

Юра представил то, как если бы бабушку пришлось кормить с ложечки и обтирать губкой. Даже если делать это каждый день, а страшна не губка и не ложечка, а каждый день – будто речь шла о марке дешёвых продуктов – Юра был готов исполнить свой родственный долг. Он бы даже не воспринял это как повинность, но, скорее, как чистосердечную заботу. Ведь она обязательна. Это не требование заплатить по кредиту, а тот неизъяснимый человеческий мотив, от века скрепляющий людей. Юра знал, что на это у него хватит сил, но вот на то, чтобы слушать пищащий 'Ты гди-е' сил не было, и то, что разница между испытаниями была так очевидна, и он не мог пройти слабейшее из них, вновь повергало в уныние.