Канатоходец - страница 9
Джибеко. Просто я подумал, что делают призраки, когда мы их не видим.
Верочка. А что мы делаем, когда нас не видят призраки? Живем. А они думают о нас. Мы в некотором роде и сами призраки.
Джибеко. Почему?
Верочка. Ну, мы всё бродим, бродим. Всё по одним и тем же местам, и эти места, всё вокруг, меняется, и все независимо от нас, как будто мы бесплотны, и можем только наблюдать. Очень похоже на призраков.
Актер. Да, все, меняется.
Верочка. Особенно места. Не то, чтоб они были другими. Те же. Но что-то исчезает. А если оно не исчезает, то как будто перестаешь его чувствовать.
Актер. Свет в окошке и бабочки слетались сюда.
Верочка. Или туда.
Актер. Или туда. Какая разница, главное, что все было здесь.
Верочка. Или там.
Актер. Или там. Главное, что там, где я.
Верочка. Это так.
Актер. А потом все стало там. Там, где не я.
Джибеко. Там, где я?
Актер. Нет, просто там, где не я.
Верочка. Цветы. Были шорохи и запахи..
Актер. Шорохи и запахи.
Верочка (оборачиваясь назад). Вид из окна.
Актер. Вид из окна и свет в окошке. А потом свет погас и тогда появились другие шорохи, они вытеснили все, даже запах.
Верочка. Ты говоришь, как слепой.
Актер. Я ж говорю, погас свет. Вот тогда эти другие шорохи и вошли в мою жизнь, шорохи, которые заглушили тот, главный. Ту, главную мысль, которая вот-вот должна была сформироваться, но не сформировалась из-за них. Собственно, это и было причиной моего освобождения, потому что я понял, что несовершенное преступление, отойдя в прошлое, перестает быть даже покушением — ведь воспоминание о желании не преступление, — те, внешние шорохи, заглушившие страх, не только потому, что они создавали неразличимый для других и монотонный для меня шум, который я привык принимать за тишину, нет, еще и потому, что они отвлекали меня от тех неродившихся мыслей, создававших главный, уличающий шорох, похожий на шевеление волос на голове, а я к тому времени научился различать их, и тот самый неслышимый никем шорох распускающегося цветка стал слышен и понятен мне, — а теперь, когда они снова вторглись в мою жизнь, я понял, что они и тогда знали обо мне все, просто по каким-то своим причинам они щадили меня. Я понял это, ведь не зря же разговор зашел о цветах.
Верочка. Когда?
Актер. Всегда. Но и вчера тоже. Эти мысли...
Джибеко. Он додумал их за тебя.
Актер. Но не так, как я бы это сделал.
Верочка. Вы о ком?
Джибеко. О Полковнике, о ком же еще?
Верочка. О, он садовник.
Актер. Ты не знаешь, потому что этот труп...
Верочка. Труп?
Актер. Ну, контур. Он вчера все какими-то намеками. Увядший цветок и какая-то эксгумация и все такое. Еще что-то о проволоке. Эти двое тоже.
Верочка. Ах, да, конечно, о проволоке? Это же история Заратустры. Он тогда подобрал разбившегося канатного плясуна и тащил труп на себе, пока не встретился со слепым. А слепой предложил им поесть. Заратустре и его спутнику. Он не знал, что это не спутник, а ноша.
Джибеко. Все знают эту историю.
Верочка. Да, но вчера они опять шушукались о канатоходце.
Актер. Кто?
Джибеко. Эти двое. Там с ними были еще две дамы. Просто их знакомые.
Актер. Эти, которые приходили?
Джибеко. Аллочка и Беллочка. Их все это очень заняло, а Полковник был, наверное, разочарован тем, что он не упал.
Верочка. Он не пошел.
Актер. Кто?
Джибеко. Канатоходец.
Актер. Почему ты думаешь?
Джибеко. Тогда что-нибудь стало бы ясно с трупом.
Актер. Я думал, они с этим покончили.
Джибеко. Покончили? Ну нет. Я ж говорю, в стадии появления, окоченения, становления...
Актер. И это улика?
Джибеко. Да.
Актер. Если бы я успел додумать.
Джибеко. Но ты не успел.
Актер. Пятак падал, звеня и подпрыгивая.
Верочка. Пятака не было.
Актер. Не было, и мертвеца не было. Зато был звон и подпрыгивание и похороны. А падения не было. Они хотели бы, но не случилось.
Верочка. Но контур был всегда. Одно время мы надеялись расстаться с ним.
Актер. Как же! Он еще тогда провонял, этот контур, но все еще зачем-то им нужен.
Верочка. А теперь он появился снова. Все с тем же.
Актер. Да, с тем же. Что у него еще есть? Просто он опять что-то затевает. Что у него было кроме этой песенки?
Верочка