Капризная маркиза - страница 24

Я вежливо кивала. Меня интересовала не столько история, сколько увлеченность Дениса. Это как с анекдотами — весь смак в интонациях рассказчика, а сегодняшний Денис совсем не походил на прежнего мямлю.

— Понимаешь, по замыслу Наполеона тридцать тысяч пехотинцев должны были переправиться к Дувру и, выбив англичан с прибрежных бастионов, закрепиться на плацдарме. Вторая фаза включала в себя подход основных сил и стремительный бросок к Лондону, Саутгемптону — с захватом попутных морских баз. Ну, а с покорением столицы и морского побережья война должна была завершиться сама собой. Флот без поддержки берега долго бы не протянул. Значит, с могущественной Британией было бы покончено раз и навсегда.

— Страшновато…

— Ну, покончено — это ведь метафора. Александр Македонский тоже завоевывал чужие земли, а теперь это именуют эпохой эллинизации. И после Наполеона многое в Европе изменилось к лучшему. Может, Англия только выиграла бы от оккупации… — заметив удивление на моем лице, Денис тут же поправился: — Ну, может, и нет, не знаю. Да и что теперь гадать, все равно ничего у него не выгорело. Да и не могло, наверное, выгореть.

— Почему это?

— Не судьба, — Денис кротко пожал плечами. — Мы ведь только думаем, что управляем жизнью. А на самом деле…

— На самом деле?

— На самом деле никто ничего не знает. Вся история об этом пишет. Мы вон болгарам сколько раз помогали, а потом они же на нас нападали. С Польшей, Турцией постоянно цапались. То они на нас, то мы на них. В Первую мировую помогали французам против немцев, а во времена Бонапарта — наоборот, объединялись с Пруссией, чтобы сокрушить французов.

— Прямо винегрет какой-то!

— Ага, полная путаница. И ведь ясно, что концом любой войны является мир, а все равно ссоримся, воюем, делим планету заново.

Я посмотрела в сторону океана. Наверное, днем мы бы увидели там тонюсенькую полоску английского берега, но мешал туман, мешала мгла. Хорошо хоть луна сияла в полный накал, — она не давала океану уснуть, и он ворчал свое непонятное, негромко всхлипывал на песчаных отмелях.

— Говорят, Наполеону предлагали проект подводной лодки, — задумчиво пробормотал Денис, — но император проекта не оценил. И тоннель в те времена еще не построили.

— Это я помню, — кивнула я. — Его позже прорыли. Всего-то лет пятнадцать назад. От Сангата до Фолкстоуна.

— Ага, как раз пятьдесят километров. На конях — всего пара часов. И не было бы тогда ни Ватерлоо, ни Лейпцигской битвы.

— А если бы они вплавь попробовали? Тихонечко?

— Ты что? Вплавь — холодно и далеко.

— Сиваш тоже зимой переплывали.

— Сиваш — маленький. Всего-то километра четыре.

— Ну и что! Ла-Манш тоже можно переплыть, — не согласилась я.

— Верно, только первый пловец, которому удалось преодолеть пролив, потратил на это около двадцати двух часов. Представляешь, почти сутки плыл!

— Так это давно было — больше века назад, — блеснула я эрудицией. — Сегодняшние рекордсмены переплывают Ла-Манш за семь часов.

— Да уж, прогресс! — фыркнул Денис.

— Конечно, прогресс!

— Моя бабушка этот прогресс постоянно ругает. Говорит: раньше почтовые ящики существовали для писем, а теперь только для счетов и рекламы.

— Ну… Тут твоя бабушка права. Мы в Греции к Парфенону поднимались, так нам гид рассказывал, что древние греки эту громадину за восемь лет построили. А сейчас тридцать лет реставрируют — и никак не могут восстановить.

— Ремонтировать всегда сложнее.

— Наверное, только я о другом. Там ведь фрески были — барельеф, мозаика, скульптуры бронзовые… А я смотрела и все не могла понять: это ведь Фидий еще ваял — почти две с половиной тысячи лет назад! — а зайди в любой современный музей и ничего нового не увидишь. Все, что умеют сейчас, могли уже тогда.

— Ну что-то могли, а что-то и нет.

— Вот и надо проверить. Жаль, нет машины времени. Я бы, наверное, переместилась в эпоху какого-нибудь Перикла, покровителя художников. Стала бы маркизой, на карете бы разъезжала.

— Маркизов во времена Перикла не водилось.

— Это плохо, — вздохнула я. — Тогда пришлось бы стать простой ваятельницей. Скульптуры бы вытесывала, картины бы писала. А еще в термы ходила бы, о вечном рассуждала.