Карантин - страница 11
Наверное, этот сон был отголоском нашего недавнего всеобщего похода в цирк-шапито: Серёжа был со своей женой Галей и полуторагодовалым Ванечкой, и Винни-Пух, кстати, тоже был со своим внуком Артёмом, и мы втроём с Ксюнечкой. (А Антон не был, он с детства не любит цирк, из-за того, что там шумно).
Было 31 августа, полупустое шапито, и Ксюня с Ванечкой бегали по рядам, исследуя амфитеатр от первого до последнего ряда, и сами выделывали разные номера, приплясывали под музыку и очень веселились, а их бородатые папы носились за своими чадами, совершенно счастливые, забыв о своём возрасте… Ах, Боже мой, что такое возраст? Возраст – это выдумка скучных людей.
И ещё какие-то сны снились мне, в эту первую больничную ночь, много-много снов, я их все даже не запомнила…
* * *
21 сентября, среда, 2-ой день в больнице.
…Утром я рассказала Ксюше свой сон про снег. И свои подозрения, что мы здесь пробудем до снега. Она сказала: «Ух ты! Ничего себе…»
Мы проснулись (точнее – нас разбудили) в восемь, чтобы измерить температуру. Ксюша очень устала за ночь от своего скрюченного положения в короткой кроватке. Я её перенесла на свою, и она с наслаждением вытянулась.
Она лежала, не шевелясь, молча, и смотрела на дерево в окне…
Да, это большое утешение, когда в больничном окне – Дерево!
Её лицо было застывшее, отрешённое, взгляд – погружённый в неведомое… Я знала: если её окликнуть в такую минуту – она не отзовётся. Что она видела в этом Дереве?.. ЧЕРЕЗ это Дерево? Куда и как далеко она сейчас ушла из этой комнаты?..
Я давно заметила, ещё когда Антоша был младенцем, и когда Ксюша была крошкой: состояние медитации для маленького ребёнка – естественное. Чем ближе к вечности, из которой человек пришёл, тем легче: полностью отключиться от суетного мира, остановив свой взгляд на Дереве, на Цветке, на Звезде…
«Как красиво… – сказала Ксюнечка. – А ведь это не одно дерево, а вон сколько!»
За окном – толпа берёз и ясеней… Вплотную к окну – два старых ясеня. Но они так переплелись ветвями, что воспринимаются как Одно Прекрасное Дерево.
Окно – на восток. Утром наше Дерево явило нам нежное тихое солнышко, оно просочилось к нам сквозь густую листву, листва при этом вся засверкала… Каждый листок стал выделывать невероятно что: плясать в солнечных лучах, отбрасывая в наше окно солнечные зайчики… Солнышко просочилось в серенькую страшненькую палату – и на грязных стенах заплясали тени от ветвей… Решётка тоже отпечаталась на стене. Казалось, что стена расчерчена на солнечные квадраты, и в каждом квадрате – как на экране – свой маленький спектакль теней…
Мы с Ксюшей любовались до тех пор, пока не нагрянули врачи. Их было трое. Нет, вначале, рано утром, зашёл дежурный: вчерашний молодой мужчина, который утром показался мне совсем стариком, такое измученное у него было лицо.
А потом пришли три женщины. Всем четверым Ксюшино горлышко очень не понравилось. Все были очень встревожены. Кроме двух дифтерий (зева и носоглотки) они установили наличие ещё и вирусного ОРЗ, или гриппа. Боялись отёка горла. Назначили второе вливание сыворотки.
Опять мы с медсестрой держали Ксюнечку, а вторая – вливала. Опять Ксюнечка кричала, а я умоляла её потерпеть…
Потом, сделав своё страшное доброе дело, медсёстры ушли, а я осталась с рыдающей навзрыд Ксюшей… Как объяснить четырёхлетнему ребёнку, что эта мучительная боль – во благо? Для Ксюши всё, что с ней делают (держат за руки-за ноги, колют немилосердно жгучими шприцами) – всё это зло, насилие, ужас. Но ведь врачи-то хотят ей добра, выздоровления. Они вовсе не злые – наоборот! Это болезнь злая и очень сильная, вот её и приходится изгонять такими сильными методами, потому что других она не признаёт.
Утешаю, утешаю Ксюнечку, объясняю, объясняю своей умненькой девочке смысл её страданий и мучений, но ей от этого не легче – плачет, неутешная…
Лечу её Рейки. Это ей помогает. Пока держу ладони на тех местах, где кололи, – один плач: горький, тоскливый плач обиды, а только уберу руки – сразу другой плач: острый, надрывный плач боли. И вопль: «Не убирай!!!»
Но мне иногда всё же приходится на секунду оторваться от неё: чтобы закрыть двери бокса и тамбура. (Никто не закрывает! Ни врачи, ни нянечки, ни медсёстры. Выходят – и оставляют всё нараспашку. Вот и работаю весь день швейцаром. Потому что при открытых дверях и холод, и шум.)